Яблоки валятся в траву. Спина ноет — наклоняться.

Приходи скорей. Я разогрею ужин.

Баю-бай, огонь горит, деткам спатоньки велит…

Отпирай, Ильмарранен, отпирай!

Дребезжит в петлях засов.

Да остановите же меня, предателя!

Я проклят. Я проклят на все времена. Остановите! Петля тумана на мёртвой шее. И деревья поймают в липкую паутину ветвей всех, кто имеет крылья. И земля присосётся, как клещ… Остановите.

Ему казалось, что он задвигает засов обратно — а руки вышли из повиновения и вцепились в металл, желая отпереть. Он закричал, что есть мочи, и ткнулся головой в пламя факела. Опалил волосы, но вернул власть над собственными руками.

Засов не желал идти назад. Дверь сотрясали чудовищной силы удары, она прогибалась, как лист картона. Обжигая руки, преодолевая бешеное сопротивление, он продвигал железный штырь по волоску, по полуволоску. Там, снаружи, раздался вдруг сухой звук рвущейся мешковины и сразу — глухой рёв. Засов дошёл до упора.

Один день… Один час… Один человек — Привратник…

Он отступил, задыхаясь. Ему показалось, что Дверь готова сорваться с петель.

— Не надо, — прошептал он. — Не ломай, прошу. Не ломай же, сволочь! — закричал он вдруг яростно. — Убирайся, откуда пришла! Это говорю тебе я, Ильмарранен!

Факел вспыхнул неистовым белым пламенем.

Сквозь щели между тяжёлыми портьерами пробился, наконец, дряблый рассвет. Гобелен, пострадавший от шпаги Эста, за ночь затянул свои раны и был теперь покрыт шрамами.

Они сидели молча вокруг низкого круглого стола, в центре которого, прямо на вырезанных в столешнице знаках и символах, лежал Амулет Прорицателя.

И вот, когда комната наполнилась мутным светом, когда ясно стали видны и ржавая цепь, и сложный вырез на когда-то золотой пластинке, Кастелла поднялась. Вслед за ней поднялся Эст, а потом и Ларт встал, пошатнулся и вцепился крючковатыми пальцами в бархатную обшивку кресла.

— Я предпочитаю сражаться на своей земле… Пусть ЭТО застанет меня дома, — сказал Эст, ни на кого не глядя.

— Ты, Кастелла? — спросил Ларт.

— Ребёнок, — отозвалась она безучастно, как сомнамбула.

— Хорошо, — сказал Ларт. — Тогда прощайте. Спасибо, Кастелла, что преодолела неприязнь ко мне и пришла. Спасибо, Аль, что молчишь сейчас, хотя считаешь виноватым во всех бедах — меня. Прощайте.

Я не пошёл их провожать — они, кажется, просто растворились в полумраке прихожей.

Ларт тяжело подошёл к окну и раздвинул портьеры, впустив в комнату серое, грузное утро.

— Ты тоже уходи, — сказал он мне, не оборачиваясь.

Я не поверил своим ушам. Первой моей мыслью было, что я серьёзно в чём-то провинился.

— Хозяин… — пролепетал я беспомощно.

Он обернулся, и я увидел, как сильно он постарел за прошедшую ночь.

— Ты не понял, — сказал он со слабой улыбкой. — Дело не в тебе, а во мне. Я сейчас не самый подходящий хозяин, и вряд ли мне ещё понадобится слуга… Помнишь, «но стократ хуже имеющим магический дар»? ОНО, конечно, явится за мной. Это моя судьба, я готов к ней, и просто так ОНО не отделается, конечно. Но тебя… — он осёкся. Он страшно не любил признаваться в слабости или несостоятельности, мой хозяин. Помолчал. Продолжил хрипло:

— Я сейчас не в состоянии тебя защитить. Уходи, тебе нечего здесь делать. Сам ты, возможно, уцелеешь.

Я хотел сказать, что не покину его ни за что, что я верен ему до гроба и готов разделить его судьбу. Я уже открыл рот, чтобы это сделать, но тут противная предательская дрожь завладела моими коленями, а перед внутренним взором явилась вдруг Третья сила, заглядывающая в дом снаружи — один круглый глаз в окно кабинета, а другой — спальни… Светлое небо!

— Поторопись, — сказал Ларт. — Мало времени. Иди в посёлок.

Мои ноги, кажется, прилипли к полу. Я стоял, как болван, и ловил воздух открытым ртом.

— Иди, — голос Ларта звучал всё более напряжённо. Я смотрел на него и не мог сдвинуться с места.

Тогда он вытянул перед собой руку ладонью вверх, будто намереваясь сдуть пылинку, а другую ладонь положил сверху и тихонько скользнул ею вперёд, как бы отталкивая меня…

Я опомнился, стоя у подножия пригорка. Лартов дом оказался за спиной, а прямо передо мной — лесок, за леском — посёлок, где мягко струится дымок из труб, где стоит на пороге трактира сонный трактирщик, где никто слыхом не слыхивал ни о какой Третьей силе…

Когда-то в детстве у меня были две пары варежек. Одну я скоро подарил сестре — ненавидел выбирать каждый день, какую же из них надеть… Самое глупое занятие — выбирать.

Кто я ему, сын? Не ученик даже… Никогда мне не дождаться и десятой доли того тепла, что предназначалось этому… Маррану. Встречный мальчишка Луаян — и тот ему был ближе и дороже… А красный раздвоенный язык, оставивший борозду на моей щеке?!

Я стоял, кусая губы. Пошёл дождь, перестал, возобновился и перестал снова. Порывами налетал почти зимний ветер.

…Тихо скрипнула входная дверь. Ступеньки… Дверь кабинета.

Он сидел за бокалом вина, сидел, забросив ноги на круглый стол, испещрённый заклинаниями. Прихлёбывал и бормотал себе под нос:

— Нет удачи… Потерял его… Долго. Слишком много сил…

Пискнули половицы у меня под ногами. Он замолчал, поставил бокал и обернулся.

Секунду мы смотрели друг на друга, и мне очень хотелось, чтобы он снова меня прогнал. Но вместо этого он щёлкнул пальцами, и на столе встал ещё один бокал — высокий, тонкий, полный до краёв.

— Выпьем, — сказал он с усмешкой. — Выпьем за привратников. За честных привратников с благими намерениями. Присоединяйся…

Бокал был уже в моей неверной руке.

— Честные привратники, — продолжал Ларт, всё ещё усмехаясь. — Верные. Угодливые. Распахивающие все двери мира. Они…

Он поперхнулся. Замер. У него неестественно расширились зрачки, и тут же глаза знакомо вспыхнули красным. Я уронил свой бокал — веером плеснуло красное вино.

— Руал… — прошептал Ларт, будто обращаясь к невидимому собеседнику.

— Иду… Руал, я уже иду.

ПОЧЕМУ ТЫ ВЕРНУЛСЯ? КАК ТЫ ПОСМЕЛ, ПРИВРАТНИК?

Засов заржавел. Если хочешь — иди и проверь.

ГЛУПЕЦ.

Дрогнули каскады тканей, дохнул из чёрного провала густой, липкий ветер, Марран закашлялся.

ДУРАК. НЕ МОГУ ПОВЕРИТЬ.

— Всем случается проигрывать, — сказал Марран вслух. — Умей мужественно пережить своё поражение.

ЭТО ТВОЁ ПОРАЖЕНИЕ, ЧЕРВЯК!

Он отшатнулся — темнота пришла в движение. Щерилась бездна — чёрный провал, подёргивались, разлагаясь, ткани; гуляли доски под ногами, и гвозди расползались из своих нор, как отвратительные насекомые.