Однажды вечером, когда я возвращался с моих одиноких поэтических фестивалей, впервые произошло со мной нечто, достойное рассказа. На одной из остановок северной зоны в трамвай вошел фавн. Я не оговорился – фавн. По словарю Королевской испанской академии – «второстепенное божество лесов и полей». Всякий раз, перечитывая это убогое определение, я жалею, что его автора не было в тот вечер в том трамвае, куда вошел фавн из плоти и крови. Он был одет в соответствии с требованиями времени, на манер сеньора министра иностранных дел, возвращающегося с церемонии похорон, но природу его выдавали бычьи рожки и козлиная борода и копыта, тщательно спрятанные под полосатыми брюками. В воздухе повеяло только ему присущим ароматом, но никто бы, наверно, не угадал, что это запах лаванды, потому, скорей всего, что тот же словарь отвергает слово «лаванда» как галлицизм, предлагая вместо него наше исконное «espliego».

Из всех друзей о подобных вещах я рассказывал только Альваро Мутису, ибо они ему нравились, хоть он и не верил в них, и Гонсало Мальярино, ибо он знал, что это – правда, пусть и не вполне чистая. Как-то раз мы трое заметили на паперти церкви Святого Франциска женщину, которая торговала игрушечными черепахами, с пугающей естественностью двигавшими головами. Гонсало Мальярино спросил – они пластмассовые или живые, и получил ответ:

– Пластмассовые, но живые.

Однако в тот вечер, когда в трамвае я встретил фавна, ни того, ни другого моего друга дома не оказалось, а я буквально задыхался от желания рассказать эту историю кому-нибудь. И написал рассказ – рассказ о фавне в трамвае, – и послал по почте в воскресное приложение «Эль Тьемпо», редактор коего, дон Хайме Посада, так никогда его и не напечатал. Единственный сохранившийся экземпляр 9 апреля 1948 года, в день «Боготасо»[28], сгорел в пансионе, где я жил, и тем самым отечественная история оказала услугу сразу двоим – мне и колумбийской словесности.

Я не мог не вспомнить все это, читая очаровательную книгу, только что изданную Гонсало Мальярино в Боготе. Мы с Гонсало вместе учились на юридическом факультете Национального университета, но сидели не столько на лекциях, сколько в кафетерии, где избавлялись от морока кодексов и уложений, читая друг другу стихи, стихи, стихи из обширной сокровищницы мировой поэзии. После занятий он отправлялся домой, а стоявший под эвкалиптами дом его был просторен и спокоен. А я шел в свой убогий и мрачный пансион на улице Флориана, где проводил время среди друзей с побережья, среди книг, взятых почитать, а по субботам – на шумных и бурных вечеринках. Мне никогда и в голову не приходило спросить, чем, черт возьми, занят Гонсало Мальярино в свободные часы, что делает он, когда я кружу по городу в трамвае, читая стихи, стихи, стихи. Мне потребовалось тридцать лет, чтобы узнать это благодаря его чудесной книжке, где он так тепло и человечно открывает нам вторую половину своей жизни в те времена.

21 октября 1981 года, «Эль Паис», Мадрид

«Дорожные истории»

Много лет назад белым днем я ловил такси в самом центре Мехико и вдруг увидел одно, однако останавливать его не стал: мне показалось, что рядом с водителем сидит пассажир. Когда оно подъехало ближе, я понял, что стал жертвой оптического обмана: такси было свободно.

Через несколько минут я рассказал таксисту об этом, а он с полнейшей непринужденностью заверил, что я тут совершенно ни при чем. «Всегда происходит одно и то же, особенно по вечерам: иногда я часами кручусь по городу – и все впустую: люди думают, что уже везу кого-то». Мерещится, что на этом удобном и опасном месте, которое кое-где называют «место для покойника», потому что при авариях чаще всего страдает именно тот, кто сидит рядом с водителем, и которое в данном случае как никогда заслуживает это название.

Когда же я рассказал эту историю Луису Бунюэлю, он воскликнул с большим воодушевлением: «Это может быть завязкой превосходного сюжета!» До сих пор считаю, что он прав. Потому что эпизод хорош не сам по себе, а как чудесный отправной пункт для рассказа или фильма. Разумеется, с одним большим недостатком – все, что произойдет потом, должно быть лучше. Может быть, поэтому я его и не использовал до сих пор.

Но сейчас, по прошествии уже стольких лет, мне интересно уже другое – кто-то снова рассказал мне эту историю, причем случилась она с ним и в Лондоне и совсем недавно. Это тем более любопытно, что лондонские такси – не такие, как во всем остальном мире. Они больше похожи на катафалки – с кружевными занавесочками на окнах, с фиолетовыми коврами в салоне, с мягкими кожаными креслами, на которых (считая откидные сиденья) могут разместиться семь пассажиров, с царящей внутри тишиной, напоминающей похоронное безмолвие. Однако на «месте мертвеца», расположенном не справа, а слева от шофера, кресло не предусмотрено, а на его место складывают багаж. Однако мой приятель, рассказывая все это, уверял, что именно там видел несуществующего пассажира, хотя водитель в отличие от своего мексиканского коллеги счел, что это галлюцинация. Ладно. Вчера я поведал эту историю приятелю-парижанину, а тот обвинил меня в брехне, заявив, что все это было с ним. Да еще и похуже: он описал таксисту наружность призрака, не позабыв упомянуть ни фасон шляпы, ни цвет галстучка-шнурка, и таксист признал в призраке своего брата, убитого нацистами во время оккупации Франции.

Не думаю, что кто-то из моих друзей врет, как не врал и я, рассказывая это Луису Бунюэлю, однако хочется отметить, что есть истории, бродящие по всему свету в одном и том же виде, причем никто не скажет точно, правда это или вымысел, и не сумеет расшифровать их потаенный смысл. Самую из них старую и самую, должно быть, ходовую я впервые услышал в Мексике.

Это вечный сюжет о том, как в одном семействе, проводящем отпуск у моря, умирает бабушка. А мало что стоит таких усилий, трудов и денег, беготни, хлопот и бумажной волокиты, как доставка покойника из одной страны в другую. Мне рассказывали даже, что в Колумбии мертвеца посадили на заднее сиденье меж двух живых и даже сунули ему в рот зажженную сигарету, чтобы на посту дорожной полиции избежать изнурительной проверки законности ввоза. Семейство же, о котором я веду речь, закатало покойницу в