Баррингтон посоветовал не укреплять армию в Массачусетсе, а, напротив, вывести из Бостона войска и оставить город в его нынешнем «расстроенном состоянии», подождать, пока он оправится и с ним можно будет договориться. Колонии должны почувствовать, что их более не преследуют, они воспрянут, воинственность их ослабеет, после чего с ними снова можно будет вести переговоры.

Отличительная черта безумств — диспропорция между усилиями и вероятным выигрышем, а также «ужасное неудобство» — честь. Все это четко было изложено Баррингтоном, но поскольку должность его была чисто административная, и он не мог вмешиваться в политику, то и к мнению его никто не прислушался. От него требовали следовать политическому курсу, в успех которого он не верил, поэтому Баррингтон попросил об отставке, но король и Норт его не отпустили: они не хотели, чтобы стало известно о разногласиях в стане правительства.

В лондонском Сити все были на стороне колоний, почетные граждане даже избрали шерифами Лондона двух американцев — Стивена Сэйре из Лонг-Айленда и Уильяма Ли из Виргинии. Кандидаты на лондонские должности должны были подписать документ в поддержку билля, дававшего американцам право избирать собственный парламент и самим назначать налоги. Противоположного мнения придерживался более известный лондонец, доктор Сэмюэль Джонсон; он сказал, что американцы представляют собой «расу преступников, и они должны быть благодарны за то, что мы не отправили их на виселицу». Его памфлет «Налогообложение не тирания» восхитил деревенских сквайров, университеты, англиканских священнослужителей и все круги, решительно настроенные против американцев. В частном порядке, однако, он признался Босуэллу, что «администрация слаба и робка», а впоследствии прибавил, что «отличительная черта нашего нынешнего правительства — слабоумие».

Последний шанс соблюсти собственные интересы, воспользовавшись альтернативой, представился Британии в январе 1775 года на заседании парламента, и предложил его выдающийся государственный деятель своего времени лорд Чатем. 20 января он высказался за немедленный вывод британских войск из Бостона как доказательство того, что Англия готова пойти на уступки. Чатем сказал, что войска действуют провокационно и неэффективно. Они могут пройти из одного города в другой и добиться временной покорности, «но сможете ли вы навсегда заставить слушаться страну, из которой уходите?» Разве нельзя было «предвидеть сопротивление деспотической системе налогообложения»? Какие силы понадобятся для наведения порядка? «Что, милорды, вы говорите — несколько полков в Америке и 17 или 18 тысяч дома?! Идея воистину смехотворна!» Невозможно усмирить регион, протянувшийся на 1800 миль, нельзя поработить смелых людей, в сердцах которых горит дух свободы. «Навязывать деспотизм такому сильному народу бесполезно и губительно. Надо немедленно уходить, давайте же уйдем, пока можем, а не тогда, когда будем должны».

Старый Питт не утратил своего красноречия, однако он пренебрег политической необходимостью и не сумел собрать сторонников, которые проголосовали бы за его предложение; он вообще никому, кроме Шелберна, не сказал, что собирается выступить с предложением. Да и Шелберну он сообщил лишь, что готовится «постучать в дверь сонного и сбитого с толку правительства». Чатем реалистически смотрел на вещи и бил точно в цель, но палате реальность была не нужна, ей хотелось отстегать американцев. На неожиданное заявление Чатема «оппозиция пожала плечами; придворные широко раскрыли глаза и рассмеялись», писал Уолпол. За предложение Чатема было подано только 18 голосов, а против — 68.

Хотя Чатем и растерял свое магическое очарование, здравый смысл у него остался: «Я знаю, что могу спасти эту страну, и никто не может сделать это, кроме меня». Посовещавшись неофициально с Бенджамином Франклином и с другими американцами, Чатем первого февраля представил билль по разрешению американского кризиса. Этот документ отменял «репрессивные законы», освобождал колонии от налогообложения, признавал Континентальный конгресс и возлагал на него ответственность за признание колониями внутренних налогов, которые они выплачивали короне в обмен на ее затраты. В документе также говорилось о независимом судопроизводстве с судом присяжных и о невыдаче обвиняемых на суд в Англию. Корона сохраняла за собой регламентирование внешней торговли и право на размещение армии в случае необходимости. Лорд Гауэр — после смерти герцога лидер клики Бедфордов — вскочил с места и закричал, что билль предает права парламента. Он предает «каждый интерес, каждое достойное побуждение, каждый принцип доброго правления».

Тридцать два пэра высказались в пользу плана урегулирования, предложенного Чатемом, хотя большинство, разумеется, его отвергло. Питт не смог спасти империю, поскольку она того не желала. Оскорбленный нападками, Чатем излил свое разочарование в заключительном слове, страстном и беспощадном. Подобное обращение не понравилось бы ни одному правительству. «Все ваше политическое поведение отличалось слабостью и жестокостью, деспотизмом и невежеством, пустотой и небрежностью, раболепием, неспособностью и коррупцией».

На следующий день правительство представило билль, в котором заявляло, что Новая Англия подняла мятеж, а потому оно просит дополнительные войска для наведения порядка в колониях. В палате общин 106 человек проголосовали против этого решения, однако билль быстро приняли вместе с очередным репрессивным актом, призванным оказать экономическое давление на смутьянов. Колониям Новой Англии запретили лов рыбы возле Ньюфаундленда и вести торговлю где-либо, кроме как в британских портах. На службу в Америке кабинет назначил трех генерал-майоров — Уильяма Хоу, Джона Бургойна и Генри Клинтона. Никто и помыслить не мог, что будущее грозит им отозванием с поста, капитуляцией и обструкцией.

Между тем на помощь генералу Гейджу были высланы три полка, и король попросил сэра Джеффри Амхерста, бывшего главнокомандующего времен Семилетней войны, снова возглавить армию в Америке. Он сказал, что Амхерст — человек известный и уважаемый в колониях, он может подчинить себе заблудших людей, не приставляя им нож к горлу. То ли из-за неуверенности в результате, то ли из-за нелюбви к политике, Амхерст отклонил предложение, хотя король обещал возвести его в пэры. Амхерст был не последним человеком, отказавшимся от такого назначения.

Неожиданно Норт засомневался. Его подталкивал Дартмут, все еще пытавшийся добиться мирного разрешения конфликта, и Норт предложил собственный вариант примирения, согласно которому от налогообложения избавлялась любая колония, если она готова отчислять часть доходов на управление и оборону в размере, одобренном королем и парламентом. «На каждой физиономии отпечатались неуверенность, удивление и смятение», стало очевидно, что правительство задумало натравить колонии друг на друга, поскольку отменять «репрессивные законы» оно не собиралось.

Берк все же попытался использовать последний шанс. Лейтмотивом его речи стала «абсолютная необходимость согласия в империи путем поддержания единства духа». Сделать это можно, сказал он, только при условии верховенства Британии, но Берк советовал не переусердствовать с этим. Нравится это или нет, но дух свободы в Америке существует, не зря же эмигрировали предки колонистов. Свобода духа в английских колониях проявляется сильнее, чем у любого другого народа земли. Ее нельзя отнять, нельзя подавить, а потому «единственный для нас способ — согласиться с ней или, если позволите, смириться с ней, как с неизбежным злом». И тут Берк дал замечательную рекомендацию: «Великодушие в политике — нередко высшая мудрость; великая империя и ничтожный ум плохо ладят». «Давайте отменим Принудительные акты, пусть американцы облагают себя налогами сами — добровольно, а не по принуждению. Дайте им свободу и возможность разбогатеть, и они обгонят Францию и Испанию».