– У него получилось всего три минуты искусства, но этого оказалось достаточно.

– Не верю. Я не верю, что искусство может перейти в жизнь.

– А оно и не переходит. Ты, наверное, слышал о бинарном оружии? В бинарном оружии обычно содержится нервный газ. Там есть один компонент и другой. По отдельности они безвредны, но, соединившись, становятся нервным газом.

– Но ведь убийства во Флориде…

– По сравнению с этим, они – сущая ерунда.

Она попросила меня высадить ее у цветочного магазина на Сансет. Когда я отъезжал от поребрика, меня осенила первая идея. Я быстро и настойчиво принялся говорить в маленький карманный диктофон, который я всегда ношу с собой во время работы.

По дороге я только раз остановился у телефонной будки и позвонил в больницу справиться о Максе. Доктор Кейзи сообщил мне, что это один из самых невероятных случаев выздоровления за всю его медицинскую карьеру. Он собирался сказать еще что-то, но я поблагодарил его и повесил трубку.

Я протянул руку и хотел было включить свет, но Уайетт остановил меня.

– Нет, подожди. Я хочу посмотреть еще раз.

– Ну, и как тебе?

– По-моему это блестяще и жутко. Именно такими должны были быть все эти фильмы. Но ты все-таки покажи мне его еще раз. – Он положил руку мне на плечо. – Ты настоящий режиссер, Уэбер. У тебя такой особенный стиль! Боже, интересно, что сказал бы Фил, увидь он это.

– Посмотри еще раз и скажи мне, что еще ты думаешь. – Потянувшись, я снова нажал кнопку воспроизведения.

Много дней подряд я работал и на студии, и дома, резал, клеил, постепенно превращая «Полночь» в одну черновую грегстоновскую версию.

Почему? Просто я был уверен, что Спросоня, повторяя слова Никапли «зло это все, что стало плохим», намекала на что-то важное. Может, Фил и привнес какое-то волшебство в утраченную впоследствии сцену, но кто сказал, что не существует другого волшебства в том, что он сделал до того?

В колледже мы со Стрейхорном вместе слушали курс, называвшийся «Древний Рим». Одна из немногих вещей, которые запали мне из него в память, была гаруспикция, разновидность гадания, основывавшегося на изучении внутренностей жертвенных животных. Внимательно приглядись к порядку устройства мира – и постигнешь его тайны.

А что если я изучу порядок творчества Фила? Поверчу его, как дизайнер или архитектор, так и эдак, рассматривая под разными углами и в новых ракурсах. Найдутся ли там ответы? Загадки, подлежащие решению, или меня ждут лишь банальная чернуха и обычная халтура ужастиков?

У этого жанра есть две специфические проблемы. Одна – это первое появление монстра на экране. Здесь неизменно теряется добрая половина напряженности фильма. До этого воображение зрителей само рисовало свои собственные кошмарные образы монстров. Поэтому, каким бы ужасным или уникальным вы ни считали своего, он вряд ли окажется столь же страшным, как их собственная страшилка. Люди боятся разных вещей – крови, крыс, смерти, ночи, огня… И нет никакой возможности объединить все это в какое-то единое всеохватывающее создание без того, чтобы не скатиться до смешного, или вовсе не потерпеть фиаско.

Кровавик был хорош именно тем, что представлялся чем-то вроде расплывчатого пятна, несмотря на серебристое лицо и детские ручки с пальчиками без ногтей. Да, вы понимали, здесь что-то очень не так, но образ был тонко «недоигран», и этот персонаж вполне можно было принять и за человека, отправляющегося на костюмированный бал.

То же самое можно было сказать и о вещах, которые заставлял его делать Фил. Никаких тебе оторванных голов или животов, вспоротых всего одним движением длинного ногтя. Кровавик был каким-то потусторонним созданием. Подобно существу, явившемуся с другой, в тысячу раз более развитой, чем наша, планеты, он владел поистине удивительными способами заставить человека страдать. И этим тоже фильмы «Полуночи» привлекали зрителей: что, интересно, этот сукин сын придумает в следующий раз?

Но их ждало разочарование. Начинался следующий фильм, Кровавик мучил людей новыми оригинальными способами, а потом фильм кончался. Каждый раз происходило одно и то же, что приводило к проблеме номер два: концовка.

Традиционно есть два варианта финала фильма ужасов – хороший или плохой. Монстр побеждает, монстр проигрывает. И все. Поэтому зрители, отправляясь в кинотеатр, заранее знают, что их ждет. Да, им будет страшно, но они все равно знают, как может кончиться фильм. Всегда знают.

Великие фильмы держат вас в неведении – вам неизвестно, кто первым доберется до финишной черты, если вообще кто-нибудь доберется.

В моей версии фильма (Уайетт тут же прозвал ее «Полночь убывает») Кровавик вообще почти не фигурировал, а концовка не позволяла сделать определенных выводов.

– Слушай, да это же одна из сцен, которые мы снимали в городе!

– Точно. Возле чистильщика обуви на Голливудском бульваре.

–А я даже и не сразу врубился. И много ты их вставил?

– Порядочно.

– Неудивительно, что фильм кажется каким-то не таким, ну, ты понимаешь, о чем я, да? Как будто смотришь на уже виденное раньше – картину или здание – и чувствуешь – они не такие как прежде. В основном, то же самое, но только гораздо лучше, а ты не понимаешь, почему.

– А как насчет порядка эпизодов и перестановок?

– Даже не спрашивай, Уэбер. Ты же знаешь, что все просто прекрасно. Не набивайся на комплименты.

На середине второго просмотра Вертун-Болтун вдруг зажег свет и посмотрел на меня.

– Я хочу сделать довольно странное предложение. Оно тебе страшно не понравится, но все же обдумай его серьезно. Если ты все равно собираешься использовать не только материалы Фила, добавь кое-что из своих фильмов. В частности, я имею в виду «Печаль и сын» и «Блондинка-ночь».

Тебе удалось изменить настроение «Полуночи». Теперь это твое настроение, Уэбер, именно то, что так характерно для всех твоих работ. Но если ты согласен это сделать, доведи дело до конца. Никак не могу выбросить из головы некоторые моменты твоих фильмов и то, как здорово бы они смотрелись здесь, и здесь, и здесь… Не представляю, что у тебя получится в итоге, но мне очень хотелось бы взглянуть на результат.

Мне тут вспомнилась одна забавная история, которая очень подходит к случаю. Когда Билли Уайлдер136 снял свою «Двойную страховку», его выдвинули на соискание звания лучшего режиссера года. Он был уверен, что победит, но звания удостоился другой режиссер. Уайлдер был так разъярен, что, когда этот, другой, шел к сцене получать «Оскара», Уайлдер поставил ему подножку. Вот я и думаю, а не подставил бы тебе подножку и Фил, увидь он это?

У тебя чертовски здорово получилось, Уэбер, но, думаю, я прав. «Полночь» никогда еще не выглядела лучше, и все же, даже с твоими перестановками и включением дополнительных эпизодов, в основе своей она все равно остается «Полуночью». Но добавь к ней чуть-чуть из «Печали и сына» и «Блондинки-ночи», и у тебя получится нечто совершенно иное.