На укрепленном над сценой белом экране замелькали снимки, отснятые Мишей во время поездки на Алтай. Красно-оранжевая листва, бескрайние луга, таинственно застывшие в тишине суровые скалы с белыми снежными верхушками, серебристо мерцающие в ущельях реки и озера. Затем показалась забавная мордашка маленького сынишки Кары, дощатые дома поселка, компания хиппи, сидящая у костра, причудливое прилепившееся к скале здание монастыря, загадочные внутренние помещения, запутанные узоры, тускло-поблескивающие изваяния Будды, молчаливые монахи в оранжевых одеяниях. И наконец сам лама Санакуш в нарядном облачении.

Мишу словно придавило к креслу. Он так и не пошевелился, пока Машка не потрясла его за плечо:

— Эй, ты вообще на сцену выходить собираешься? А то сейчас статуэтку кому-нибудь другому отдадут, кто двигается поактивнее.

Тут уж Миша справился с собой, поднялся и на трясущихся ногах отправился за своей наградой. Подумать только, он ведь мечтал об этом с того самого момента, как решил поступать на журфак. И никогда по-настоящему не верил в то, что это произойдет. Считал, что его удел — внештатная работа в десятке разных изданий под псевдонимами, заказные статейки на горячие темы, неизвестность и вечная нищета. И вот он, Михаил Грушин — не Внемиров, не Финкельштейн, — собственной персоной шествует по сцене (Ох, только бы этот долбаный фрак не треснул!), все ему аплодируют, играет музыка и мелькают фотовспышки. Где-то он уже видел такое. Может, во сне?

Ведущая звонко расцеловала Мишу в обе щеки, а ее партнер вручил ему тяжелую статуэтку. Затем Мишу подтолкнули к микрофону. Откашлявшись, он обвел глазами зал. Увидел довольную физиономию Машки. Разглядел улыбавшегося Александра и приникшую к его плечу Елену.

— Я хотел бы сказать огромное спасибо своим друзьям, — хрипло начал Миша. — Без их помощи и поддержки, без их воли к жизни и веры в чудо даже в тот момент, когда, кажется, все безнадежно, мне не удалось бы сделать этот материал, который так высоко оценило достопочтенное жюри.

Он говорил еще что-то. Впрочем, это было уже не важно. В зале захлопали, одобрительно зашумели. Маленькая, наряженная в бальное платье девочка вынесла на сцену огромный букет и вручила его Мише. Он принялся спускаться вниз, рассеянно благодаря за поздравления, улыбаясь в камеры, отвечая на вопросы дотошных корреспондентов.

Ему с трудом удалось добраться до своего места. Машка сочно чмокнула его в нос:

— Ну ты, Грушин, гигант, поздравляю тебя! А оратор какой! Я прям не ожидала таких талантов. Пожалуй, делай-ка ты мне предложение побыстрее, я прямо мечтаю стать женой монстра отечественной журналистики.

Сквозь ряды кресел к нему пробрался Тагильцев и протянул руку:

— Поздравляю, Миша! Ну что, не будем останавливаться на достигнутом? В следующем году — Пулитцеровская премия?

Миша рассеянно кивал, улыбался во весь рот и не знал, куда пристроить свой заветный приз — тяжеленную статуэтку. Наконец Маша отобрала у него награду и принялась так и сяк вертеть в руках, приговаривая:

— А что изображено-то, а? Абстрактное искусство, что ли? Ничего не понимаю!

Миша развернул лежавший на коленях номер журнала, в котором и размещалась принесшая ему успех и славу статья.

Глянцевые страницы пестрели отпечатками отснятых им фотографий, под заголовком было выведено: «Текст — Михаил Грушин, фотографии автора».

Миша, глупо улыбаясь, уставился на страницу и прочитал первые строчки: «В наш просвещенный век мы видели уже столько объясненных наукой чудес, что перестали верить в то, что пока не находит объяснения у ученых. Однако порой жизнь преподносит нам уроки, показывает нечто сверхъестественное, оставляя на наше усмотрение, верить ли в то, что нам довелось увидеть собственными глазами, или попытаться объяснить это стечением обстоятельств.

Нечто подобное произошло и со мной. Чтобы убедиться в том, что чудеса действительно существуют, мне пришлось оставить ни во что не верящую Москву и отправиться в такие края, где чудом считается мобильный телефон, а путешествие в мир духов является вполне естественной вещью. Итак, как говорил классик: „Кто сказал тебе, что нет на свете настоящей, верной, вечной любви? Да отрежут лгуну его гнусный язык! За мной, мой читатель, и только за мной, и я покажу тебе такую любовь!“»