убегает, обхватив голову руками. Возвращаюсь к Веспе, поднимаю ее и еду дальше. Проехав какие-то метров сто, вижу, что мальчик возвращается в сопровождении молодого человека, который, заметив меня, начинает улыбаться. Я его прошу объяснить причину бегства мальчика.

Он отвечает, что в его местах дети боятся mondele. Образ белого человека используют в качестве пугала, чтобы дети вели себя хорошо и спокойно. Кроме того, сыграл роль эффект неожиданности: для мальчика внезапная встреча лицом к лицу с белым, в гуще леса, возможно, послужила подтверждением того, что мама ничего не выдумывала.

Я снова еду. Отличный, неизвестно откуда взявшийся асфальт, позволяет на несколько часов увеличить скорость. Ну и отлично! До Любютю недалеко, и я делаю больше остановок, чтобы полюбоваться пейзажами. Всего в нескольких километрах от цели останавливаюсь на мосту. Фотографирую продавца разных пустяков, у которого на велосипеде настоящий магазин, Гора товаров всяческого рода, которая непонятно как не рухнет, – еще одно доказательство того, что в Африке нет недостатка в идеях, как заработать на жизнь.

В Любютю еду в католическую миссию и хочу попроситься к ним на одну ночь.

Белых миссионеров больше нет, они все уехали во время войны. Расположенная на окраине города миссия, похоже, находится в состоянии крайнего упадка. Черный приходской священник живет там в одиночестве, без денег и поддержки других людей, чтобы сделать хотя бы минимальный текущий ремонт. Кроме того, три дня в неделю он должен ездить в другие селения, расположенные на обширной территории епарахии Любютю, для исполнения там своих обязанностей.

Мне предлагается грязная комната, без электрического освещения, без туалета. Я думаю, что лучшее решение, – разбить палатку, только без наружного полотнища. Так я не буду страдать от жары и спрячусь от тараканов и комаров. После полудня иду пешком на поиски места, где можно поесть. Организму необходим протеин, и немного любого мяса было бы очень хорошо.

Прогуливаюсь по немощеным улицам селения, и у меня создается впечатление, что в этих краях белых не видели давным-давно, потому что все глаза нацелены на меня. Останавливаюсь в каком-то заведении, представляющем собой просто хижину, сероватого цвета дерево, похоже, никогда не красили. На горящих дровах – алюминиевый котел, в котором что-то кипит. Запах, плывущий из котла, в том уголке, где устроился я, стал уже такой густой и острой вонью, что перехватывает горло. Прошу хозяина принести мне мяса. Тот говорит, что может дать лишь блюдо фасоли и маниока. Пока жду, оглядываюсь по сторонам: полутьма, в которую погружена комната, не может скрыть толстый слой грязи, налипшей на столы и скамьи; земляной пол усеян объедками. И хоть я уже привык не быть слишком брезгливым, но есть в такой обстановке точно не смогу.

Как только мне приносят тарелку фасоли, поднимаюсь и ем на улице, пристроившись на скамейке. Чтобы отвлечься и не думать о том, что я отправляю в желудок, принимаюсь разглядывать проходящих мимо людей. За мной тоже иногда наблюдают – кое-кто входит в заведение и через несколько мгновений выходит. И так повторяется много раз, до тех пор, пока не появляется хозяин и не просит меня вернуться внутрь – люди жалуются на то, что я ем прямо на улице. Все считают неприличным, что белый ест на открытом воздухе. Я не могу доесть фасоль, хоть и голоден: настолько она невкусная. Оплачиваю счет и ухожу с намерением завершить ужин привычной баночкой сардин.

Возвращаясь в миссию, пытаюсь оценить блюдо из только что проглоченной фасоли по десятибалльной шкале. Неожиданно в памяти всплывает воспоминание о моей учительнице итальянского и лытыни в средней школе. Возвращая наши работы по итальянскому языку, она иногда не ставила никакой оценки. Когда мы спрашивали о причине, наивно полагая, что она просто забыла это сделать, учительница ворчливо отвечала, что за такую работу мы не заслуживаем даже нуля. Вот! Фасоль Любютю заслуживала меньше, чем мои задания по итальянскому языку в школьные годы, красные от учительских исправлений и подчеркиваний.

Как только наступает вечер, я отправляюсь спать, так как понятия не имею, чем заняться. И тут снова начался зуд, который днем, казалось, исчез. Не могу уснуть несколько часов. Глубокой ночью ноги от бедер до лодыжек кровоточат от расчесов. На верхних конечностях в таком же состоянии оказываются только предплечья. На рассвете выхожу из палатки, которая, как мне кажется, стала пеклом, но испытываемый мной жар – не внешней природы, он идет от моего тела, превратившегося в пылающую головешку. В туалете встречаю отца Антуана, собирающегося поехать в деревни, чтобы соборовать умирающих. Чувствуя себя таким же умирающим, прошу падре помочь мне. Он советует обратиться к «Врачам без границ», у них в селении есть медицинский пост, а ночуют они недалеко от миссии.

Я всегда восхищался и бесконечно уважал «Врачей без границ», выполняющих свою работу в самых бедных и опасных точках мира.

Сижу, ожидая своей очереди, среди детей, женщин и пожилых людей, а мои руки исступленно сражаются с доводящим до отчаяния зудом. Записав мои личные данные, женщина-доктор укладывает меня на кушетку, намазывает руки и ноги мазью, которая, высыхая, оставляет на коже тонкий белый слой, похожий на сухую известку. Заглатываю без воды две таблетки, еще двадцать мне дают для продолжения лечения. Доктор говорит, что через три-четыре дня я должен бы выздороветь. До отъезда из Любютю спонтанно захожу зарегистрироваться в миграционный офис в надежде, что почтительное уважение к военным властям избавит меня от тягостных проверок в будущем и иммунизирует против притеснений, которым обычно подвергается белый путешественник, находящийся в Демократической Республике Конго по своей воле или в силу несчастного случая. Прошу офицера миграционной службы, показавшегося мне достаточно любезным, выдать мне справку, в которой бы говорилось о том, что я прошел контроль и все мои документы в порядке. Чтобы отплатить офицеру за услугу, дарю очки для чтения.

Однако пропуск не пригодится: углубившись в Киву и столкнувшись с губительной анархией в принятии решений военными, жандармами и тайной полицией, я подвергнусь бесконечному количеству проверок, которые испытают на крепость мое терпение и психологическое сопротивление.

Валикале

От Любютю до Осо восемьдесят четыре километр. Великолепный асфальт позволяет, наконец-то, переключиться на третью скорость, но на четвертой еду лишь несколько километров. Едва я проехал двадцать километров, как полицейский у дороги велит остановиться. Он не просит показать документы, а только подождать.

Через четверть часа оглушительный грохот объясняет причину этой вынужденной остановки: большой самолет с выпущенными шасси пролетает метрах в двадцати над моей головой, снижаясь, чтобы