Где-то в особняке зазвенел телефон. Банкир встал, подошел к жене и коснулся ее руки, лежащей на подлокотнике кресла.

– Вот поэтому беднягу невозможно освободить.

Марика не выказала ни малейшего возмущения. Она никогда не приводила доводов, равно как и не прислушивалась к ним. Она вела себя как зверек – или как человек, выбежавший по тропе на берег широкой быстрой реки: нетерпение или досада были бы напрасны. Она сидела невозмутимо и спокойно, будто оглядывая реку и решая, в какую сторону побежать по берегу. Марика ни о чем не задумывалась, зная, что живет по особому разрешению и иначе жить уже не может. Она ощущала это, как ощущают простор равнины или близость невидимого моря. Без Вольфганга Марика превратилась бы в бродягу, а бродяг она презирала. К тому же она чувствовала, что все события мира, все остающиеся от них легенды и сказки переходят во владение таких людей, как ее муж.

В дверях возник лакей и объявил, что телефонируют из Вены. Фон Хартман извинился и вышел из гостиной.

– Я хочу танцевать, – произнесла Марика, встала и медленным кругом двинулась по паркету к Джи. – Кто вы? – спросила она. – Вы не тот, кем представляетесь. – По-итальянски она говорила плохо. – Нет, правда, кто вы на самом деле?

– Дон Жуан.

– Многие мужчины считают себя донжуанами, но настоящих я не встречала.

– Да, это имя многие себе присваивают.

– И вы тоже?

– Я?

– Да, вы правы. Я сама вас спросила и поверила вашему ответу. – Марика отошла в сторону и тусклым голосом поинтересовалась: – Помните, вы предложили нам съездить в Верону? Вы когда собираетесь?

– Я тебя люблю.

Странно неподвижное пламя свечей подчеркивает туго натянутую кожу на ее скулах.

– Если бы мы были дома, то поехали бы в лес на прогулку. Прямо сейчас, пока он не вернулся в гостиную.

– Повернись ко мне.

Он накрывает ладонью ее нос и рот. Теплая рука ощущает нос как нежную гланду. Глаза Марики смеются. Ладонью, чуть влажной от дыхания, он проводит по туго натянутой коже щеки, к покрасневшей раковине уха.

– Я не такая, как все, – шепчет она.

Фон Хартман замер на пороге, окинул внимательным взглядом две фигуры у камина и задумчиво вошел в гостиную. Ни Дж., ни Марику не интересовало, как долго он за ними наблюдал.

– Похоже, правительство в Риме решило вступить в войну, – заявил фон Хартман и положил руку на плечо Дж. – Это вопрос времени. Боюсь, вам придется выбирать: мы или лагерь для интернированных.

– У меня есть время, – ответил Джи. – Не обязательно быть политиком, чтобы услышать, как надвигается лавина войны. Я пока ее не слышу.

– Нам лучше съездить в Верону сейчас, пока война не началась, – сказала Марика. – Давайте завтра отправимся.

– Ох, ты как ребенок, – вздохнул фон Хартман. – Зачем тебе в Верону?

– Я хочу путешествовать.

– Там лошадей нет. Там есть театр.

– Ненавижу этот город! – воскликнула Марика и направилась к дальней стене гостиной, где блестел белый кафель греческого храма и на полках до потолка теснились книги. – Здесь все интересуются только страхованием. Если война начнется через неделю, в Верону надо ехать немедленно.

– Нет, сейчас поездка невозможна. – Фон Хартман сел и взглянул на Джи. – Итак, война неизбежна, но, скорее всего, через две недели.

– Это тебе по телефону сказали? – крикнула Марика с противоположного конца гостиной, метрах в двадцати от мужа.

– Нет, но я сделал выводы из сказанного.

Она взобралась на верхнюю ступеньку библиотечной лесенки рядом с книжным шкафом; волосы почти касались потолка, лицо скрывала тень, свет падал на складки платья. Снизу казалось, что юбка начинается от самых плеч.

– Предлагаю пари! – объявила Марика. – Ставлю тысячу крон на то, что война начнется через неделю.

– Глупости! – сказал фон Хартман.

– Вот и прекрасно! – воскликнула она. – На кону тысяча крон. Нет, лучше так: если я выиграю, то итальянского юношу освободят из-под стражи. Я сама попрошу об этом губернатора. А если к следующему воскресенью война не начнется, я заплачу тебе тысячу крон.

– По-моему, этот итальянский юноша – твой любовник, – рассмеялся фон Хартман.

– Ты груб, как все немцы, – пробормотала Марика по-немецки, отвернувшись к книжным полкам.

– Не сердись, – на мелодичном итальянском ответил фон Хартман. – Я прекрасно понимаю твои чувства. Юноша пытался покинуть страну и возвращаться не собирался. Следовательно, твой интерес к нему беспристрастен и бескорыстен.

Последующее происшествие каждый из троих в гостиной вспоминал по-своему, однако все сходились на том, что Марика спрыгнула с лестницы. Никому и в голову не пришло, что она могла упасть, – нет, она именно спрыгнула. Возможно, она хотела запрыгнуть в глубокое кожаное кресло у книжного шкафа; во всяком случае, кресло перевернулось. Несмотря на стремительность случившегося и невозможность зафиксировать точную последовательность событий, миг, на который Марика зависла в воздухе, казался бесконечным.

На следующее утро Дж. встретится с доктором Донато и Рафаэлем (он никогда не встречался с ними поодиночке) в кафе на пьяцца Понтероссо. Его спросят о судьбе Марко. Если он скажет им, что Марко выпустят через неделю, его заподозрят в сотрудничестве с австрийцами. Если Дж. признается, что просьбы ни к чему не привели, его заставят уехать из Триеста. А если он намекнет, что Марко могут выпустить к двадцатому числу, то ему возразят, что это слишком поздно и к тому времени Италия вступит в войну. В таком случае он поинтересуется, как они себе представляют вмешательство итальянского предпринимателя в вопросы австро-венгерского права. Рафаэль, раздосадованный намеком на свое безрассудное поведение, начнет кричать, что Дж. – австрийский шпион, потому что иначе он не добился бы освобождения Марко к двадцатому. Доктор Донато вмешается (для него главное – удержать Рафаэля от опрометчивых поступков в деликатной ситуации) и предложит прогуляться по набережной. Они пройдут мимо недостроенного канала к пирсу. Адвокат заведет разговор о Вольтере. По набережной, у пьяцца Гранде, навстречу им медленно поедет товарный состав. «Давайте посмотрим», – скажет доктор Донато. Колеса локомотива выше человеческого роста. К локомотиву прицеплены черные грузовые платформы. В сравнении с величием локомотива колеса вагонов кажутся расшатанными. В коротких промежутках между платформами, над ржавыми сцепными устройствами виднеется море. Доктор Донато умолкнет и внезапно обеими руками возьмет Дж. под локоть. Рафаэль обхватит Дж. за пояс, и вдвоем они вытолкнут его вперед, к почерневшему борту платформы. Дж. попытается отшатнуться. Доктор Донато начнет пинать его ботинки к рельсам: сначала правый, потом левый. Через секунду Дж. позволят вырваться.

– Вы чуть не споткнулись, – скажет Рафаэль. – Будьте осмотрительнее, в Триесте много несчастных случаев.