и в темноте переправиться на южный берег. Тогда мы могли бы спастись. Если же весть о нашем бегстве, которая назавтра обязательно достигнет берегов Луэнге, опередит нас, машукулумбе спрячут челны, а нас окружат и, может быть, перебьют.

Мои спутники — как европейцы, так и африканцы — понимали, что я прав, и, скрипя зубами от боли, продолжали идти вперед.

Через 3 километра мы почувствовали себя такими обессилевшими от усталости и чудовищной жажды, что я и сам подумал: дальше идти невозможно. Впереди показалось несколько деревьев, по которым мы сориентировались: поблизости находилось селение вождя Ньямбо. Нам предстояло пройти между этими деревьями и рощицей, прилегавшей к селению. После этого нужно было взять на юго-запад, чтобы пробраться к лагунам и дальше на остров. Там мы оказались бы на виду, но зато могли рассчитывать, что найдем в тростниках хоть один челн.

Под деревьями мы заметили хижины пастухов Ньямбо. От них отделилась женщина, которая пересекла нашу тропу. Она несла огромную связку травы, закрывавшую ей лицо. Но вот она бросила связку на землю, чтобы передохнуть, заметила в четырехстах шагах от себя нас, громко закричала и со всех ног пустилась бежать в сторону селения. Из хижины выскочило несколько машукулумбе, но они не подошли к нам ближе чем на 500 метров. Появление их оставило меня совершенно равнодушным, ибо я заметил нечто другое.

Возможно ли это? Метрах в трехстах от нас стремительно опустилась птица. Неужели там вода? Мои спутники остановились:

— Птица! — воскликнул один.

— Да, птица! — отозвался другой.

— Но там не вода, — проговорил Мапани, грызя сырой корень травы, который он только что выкопал штыком из земли.

— Мертвая дичь, падаль! — спорили африканцы.

— Нет. вода, вода!

Я хотел бежать в ту сторону, но при всем желании не мог. «Возможно ли это, о боже, боже мой!» — шептала моя жена. У нее настолько пересохло во рту, что она лишилась: голоса.

Мы все-таки ускорили шаг и вскоре оказались у неглубокой лужи с теплой водой. Но какое это имело значение, ведь перед нами была вода, вода! Мы остались там целых пятнадцать минут и, вымыв напоследок ноги, двинулись) дальше, словно помолодевшие.

Страдая от невыразимой боли, мы едва тащились, все! более тупо глядя перед собой, как люди, которым не на что надеяться. И все же мы постепенно приближались к границе пожарища. Далеко на юго-востоке показалось одинокое высокое дерево.

Вспыхнувшая вновь надежда вскоре достигнуть Луэнге придала нам силы. Около четырех часов мы миновали пожарище и достигли зарослей полегшей бородатой травы. Несколько месяцев назад, когда трава была еще молодой и нежной, ее придавил к земле паводок. Теперь мы шли по ней, как по мягкому ковру. Вдали виднелась уже возвышенность с тенистыми сикоморами Босанго — они служили нам ориентирами. Мы пошли к ним кратчайшим путем — через долину, имея в виду выйти к прежнему месту переправы. Вдали маячили какие-то силуэты — мы приняли их сначала за людей, но при ближайшем рассмотрении оказалось, что это животные. Они подпускали нас порой на сто шагов. При виде животных у наших африканцев разыгрался аппетит, но что было делать? Если мы хотели живыми достичь берегов Замбези, нам нельзя было стрелять ни по сю сторону реки, ни дальше — на расстоянии 20–30 километров от южного берега.

Около шести часов мы вышли к первым двум лагунам и по мелководью переправились через них. Тут мы остановились, чтобы нас не заметили с другого берега зоркие глаза жителей Босанго. Вскоре мы нашли укрытие и отдыхали в нем до наступления ночи, под покровом которой намеревались осуществить рискованную переправу через Луэнге. Когда наконец стало совсем темно, мы поползли на четвереньках по невысокой траве в сторону Луэнге и вскоре добрались до того места, где высадились, когда шли на север. Последние сто шагов мы ползли под прикрытием большого термитника, возвышавшегося на сжатом кукурузном поле.

На берегу мы снова передохнули, а затем я послал одного африканца вверх по течению искать челн. Мы же принялись разыскивать оставшиеся в поле кукурузные початки, но, к сожалению, ни одного не нашли. Зато мне попался большой кусок полусгнившей корки тыквы. Какая счастливая находка! Мы разрезали ее на мелкие кусочки, и каждый получил свою порцию, сожалея о том, что добавки не будет. Сидя на берегу, мы опустили ноги в воду и принялись обсуждать события дня. Каждому хотелось услышать подтверждение того, что казавшееся невозможным осуществилось, что мы действительно живы и находимся на берегу Луэнге. Вскоре африканец принес радостную весть о том, что на близлежащем острове видел челн. Он указал нам это место, и я его сразу узнал. Да, это был тот самый остров, через который мы переходили, неся на себе груз. На берегу лежал челн-однодеревка, длиной не более 2,5 метра — скорлупка, от которой, однако, зависела наша жизнь.

Но как заполучить столь ценный для нас челн? Днем мы смогли бы за полчаса изготовить тростниковый плот, но ночью нельзя было идти в болото за тростником. Я подозвал к себе африканцев долго толковал с ними и обещал выдать на Замбези три одеяла тому, кто, не страшась крокодилов, доплывет до острова и приведет оттуда челн. Они долго совещались, пока Мушемани и Сироко не бросились наконец в волны. Однако один из них еще у берега задел ногой крокодила. Оба мгновенно выскочили из воды и больше не решались повторить свою попытку.

— Если вы не пойдете, придется идти мне. Но я знаю, что если меня схватят крокодилы, никто не доберется до Замбези. Что вы будете делать без руководителя? Сегодня вы слушались моих приказаний и тем спасли себе жизнь. Крокодилы издалека увидят мою светлую кожу, а вашу темную могут в темноте и не заметить.

Никто мне не ответил, каждый думал о себе. Тогда я обещал смельчаку, который отважится переплыть на остров, мушкет (его нес Мапани). Тут же вызвался марутсе по имени Монохела. Его темное тело медленно и тихо стало сползать в реку. Мы сбились в кучу на берегу. Мапани стоял с высоко поднятым копьем, чтобы в случае надобности отогнать крокодилов. Было слышно, как бьются наши сердца. От исхода этого героического подвига зависела наша жизнь. Если крокодил схватит храбреца, ни один африканец не решится последовать его примеру, и мне придется принести себя в жертву. Никто из нас не произнес ни слова, но как только Монохела доверился реке, все мы — сначала европейцы, а следом за нами и африканцы — опустились на колени и