Николай не воспринимал такого «Наполеона» всерьёз. Когда в декабре 1852 года Луи Наполеон был провозглашён императором французов под именем Наполеона III, царь от души смеялся над стихотворением своего любимого комика Каратыгина «Послание к галлам по случаю восшествия на трон Наполеона III», даже просил сделать несколько копий для раздачи родне[470]:

Но Наполеону III очень хотелось быть вторым Наполеоном. Более того, императором, который возьмёт у России реванш за 1812 год. Война разразилась в те годы, когда с назначением нового министра просвещения Авраама Сергеевича Норова либеральная профессура увидела «смягчение Николая», почувствовала, как «пахнуло сильной оттепелью» (по словам С.М. Соловьёва). Профессор филологии Иван Иванович Давыдов признался Михаилу Погодину: «Как чада Авраамьи мы должны радоваться: Господь послал нам начальника по душе и сердцу. От него можем ожидать чего-то полезного и прекрасного»[471]. Но полезное и прекрасное пришлось откладывать на «после войны».

«Больной человек Европы» — образ Турции, придуманный не императором Николаем и не в его царствование. Ещё в павловские времена остроумец граф Фёдор Васильевич Ростопчин, тогда кабинетминистр по иностранным делам, увидел в Османской империи безнадёжного больного, «коему медики не хотят объявить об его опасности»[472]. В последующие десятилетия некогда могущественная империя, наводившая страх на всю христианскую Европу, вступила в период «полураспада».

Вплоть до начала 1840-х годов, особенно после Ункяр-Искелесийского договора 1833 года, Россия могла быть довольна результатами политической борьбы за влияние в Турции, однако ни одна из европейских держав не готова была с этим примириться. В 1841 году ради сохранения европейского политического равновесия Николай согласился «наблюдать за поддержанием целостности и независимости империи Оттоманской» совместно с другими европейскими странами. Он даже пошёл на восстановление старого турецкого правила, запрещающего любой иностранной державе вводить в Босфор и Дарданеллы военные суда. Больше никогда военные корабли Российской империи не получали права проходить через Черноморские проливы.

Это был явный знак постепенной переориентации Турции от союза с Россией на союз с Англией и Францией. Миром всё больше правила экономика, и страны быстро развивающегося капитализма были куда привлекательнее всё ещё слишком традиционной России. Только английский экспорт в Турцию хлопчатобумажных тканей превышал русский в 43 раза, а в целом английский экспорт в эту страну вырос в течение 1840-х годов в два раза. Понимая, что Россия проигрывает борьбу за решающее влияние на «слабого соседа», Николай всё больше беспокоится от того, что теряет контроль над потенциально взрывоопасным регионом, где падение правительства приведёт к анархии и губительному для всей Европы революционному пожару. Романтическое рыцарство Николая, сама политическая система эпохи традиционных обществ столкнулись с прагматическими устремлениями индустриальных или индустриализующихся держав. Николая беспокоили судьба православных христиан и верность союзу монархов против хаоса революций; британское правительство было озабочено рынками сбыта на Ближнем Востоке и безопасностью торговых путей в Индию.

В 1844 году, во время поездки в Англию, Николай вспомнил старое ростопчинское определение и заявил британцам: «Турция умирает». И потом дополнил: «В России есть два мнения относительно Турции: одни утверждают, что она при смерти; другие — что уже умерла»[473]. Образ Турции, как «смертельно больного человека», чьё наследство надо заранее поделить, вытеснил прежние идеи поддержания «слабого соседа». В самом начале 1850-х годов все беседы Николая с английским посланником сводились к предложениям поделить в ближайшем будущем развалины Османской империи. Он говорил: «Как бы мы все ни желали продлить существование больного человека (а я прошу вас верить, что, подобно вам, желаю продолжения его жизни), он может умереть неожиданно. У нас нет власти воскрешать мертвецов. Если Турецкая империя падёт, то она падёт, чтобы не подняться более. Поэтому я и спрашиваю вас, не лучше ли раньше подготовиться к этой возможности, чем втянуться в хаос, путаницу и в общеевропейскую войну».

Николай никогда не претендовал на захват всей территории Турции («Мне и Польши достаточно», — говорил он в связи с этим Н.Н. Муравьёву-Карскому). В реальные планы императора входило создание вассальных государств православных народов по примеру Валахии и Молдавии; при этом Египет и остров Крит предназначались Англии, часть территорий — Франции и Австрии. Константинополь Николай предполагал оставить под временным контролем международных вооружённых сил. Удивительным образом события в Турции в 1878 году, а особенно в 1918-м проходили именно по плану Николая. После Первой мировой войны, когда Османская империя распалась, европейские державы-победительницы реализовали «николаевский» план и получили в той или иной степени контроль над образовавшимися государствами.

В Константинополе расположились англо-французские «силы порядка». А Севрский договор 1920 года (Россия в нём не участвовала) расчленял Османскую империю куда более жестоко, нежели это предполагал Николай Павлович.

Однако для 1853 года план русского императора был неприемлем. Британцы считали, что раздел Османской империи ведёт к слишком очевидной выгоде для Российской империи. Лондон был против, однако его официальные ответы были настолько вежливы и обтекаемы, что Николай решил, будто Англия, по крайней мере, не будет ему мешать. Это была его первая серьёзная ошибка. Вторая — излишняя уверенность в своих постоянных союзниках Пруссии и Австрии. На протяжении трёх лет после революции 1848—1849 годов Николай бесцеремонно вмешивался в борьбу двух этих государств за первенство в Центральной Европе. Эти его действия затмили спасительный Венгерский поход, за который, по мнению Николая, Австрия должна была быть вечно благодарна России. В беседе с английским послом Николай мог даже себе позволить выразиться так: «Говоря о России, я имею в виду и Австрию».

Ещё одна серьёзная ошибка Николая заключалась в убеждении, что союз двух извечных противников — Англии и Франции — невозможен. Вся эпоха Наполеоновских войн прошла под знаком противостояния этих держав. При этом Николай понимал, что воцарившийся в 1852 году во Франции Наполеон III будет жаждать самоутверждения путём военных побед по примеру дяди, Наполеона I. Николай понимал, что Россия — прекрасный объект для реванша за 1812 год как символ поражения нации в Наполеоновских войнах. Николай не признавал новоиспечённого французского монарха равным себе (как некогда Александр I не признавал Бонапарта) и упорно отказывался называть французского императора в посланиях «братом», как того требовал этикет, а ограничивался обращением «мой друг», чем приводил Наполеона III в бешенство.