— Ладно, Эдит. Подъезжайте завтра днем, побеседуем.

Мы с Трейей снова переехали к Заливу, в маленький городок Милл-Вэлли, вернулись к нашим друзьям, нашим врачам — нашей системе поддержки. Вся затея с переездом на Тахо обернулась катастрофой, после которой мы все еще приходили в себя. Но поворотный пункт был уже пройден. Даже на Тахо — когда мы решили уезжать — дела пошли на поправку. Особенно у Трейи: к ней стали возвращаться ее изумительная внутренняя сила и самообладание. Она возобновила медитации, и мы оба, как я уже сказал, ходили на прием к Сеймуру, то есть сделали наконец то, чем надо было заняться с первого же дня.

Мы стали усваивать простые мудрости, прежде всего — искусство принимать и прощать. Как сказано об этом в «Курсе чудес»:

Какого твоего желания прощению не исполнить? Стремишься ты к покою? Прощение дает его. Желаешь счастья, умиротворения, определенности цели, высоких чувств достоинства и красоты, превосходящих этот мир? Чаешь заботы о себе и безопасности, и теплоты, уверенности в вечной защищенности? Желаешь тишины, не нарушаемой ничем, и нежности, и неизменной доброты, глубокого и постоянного комфорта, и отдыха, столь совершенного, что всякое вторжение в него исключено?

Все это дает тебе прощение и даже больше.

Прощение дает все, чего я желаю.

Сегодня я принял это как истину.

Сегодня я получил Божьи дары[68].

Мне всегда нравилось, что «Курс» учит, что умение прощать — это путь к своему подлинному «Я». Этот в каком-то смысле уникальный подход был найден в нескольких великих духовных учениях — остальные обычно делают упор на ту или иную форму развития сознания или религиозного культа. Но идею прощения подкрепляет очень простая теория: эго, чувство самообособленности, есть не просто конгитивный, но и аффективный конструкт. Это значит, что оно поддерживается не только умозаключениями, но и эмоциями. А главная эмоция, согласно этому учению характерная для эго, — страх, за которым следует агрессивность. В «Упанишадах» эта мысль выражена так: «Где есть другой, там появляется страх».

Иными словами, когда мы, расщепив неразделимое осознание, противопоставляем субъект объекту, себя другому, Самость начинает испытывать страх, потому что выяснятся: вовне есть много «других», которые могут причинить вред моему «я». Из страха вырастает агрессивность. В той степени, в какой мы настаиваем на самоотождествлении с сидящим внутри маленьким эго, настолько «другие» будут его травмировать, оскорблять, ранить. В результате само существование эго поддерживается набором душевных травм — личные раны превращаются для него в залог собственного существования. Эго бережно коллекционирует травмы и обиды, даже если при этом ненавидит их, потому что без этих травм оно в буквальном смысле обратится в ничто.

Пытаясь справиться со своими травмами, эго начинает с такого маневра: оно хочет, чтобы «другие» признали свою вину. «Ты сделал мне больно, немедленно извинись». Иногда извинения на какое-то время улучшают самочувствие эго, но подлинных причин они не искореняют. В большинстве случаев после извинений эго начинает ненавидеть извинившегося даже больше, чем до: «Теперь-то я знаю, что ты это сделал, ты только что признался сам!» Главная стратегия эго такова: ничего не прощать, ничего не забывать.

К прощению эго даже не стремится, потому что прощение размоет основу его существования. Простить другого за оскорбление — реальное или надуманное — значит ослабить границу между «собой» и «другими», убрать перегородку между субъектом и объектом. Напротив, сознание, умеющее прощать, стремится избавиться от «эго» и его обид и вместо него обратиться к Свидетелю, к Самости, которая одинаково воспринимает субъект и объект. Исходя из «Курса», умение прощать — это возможность отказаться от своей Самости и вспомнить свою Самость.

Эта практика показалась мне очень полезной, особенно в такой ситуации, когда у меня не было сил на медитацию. Мое эго было таким травмированным, таким израненным — я накопил такое количество обид (реальных или надуманных), — что одно умение прощать было способно разомкнуть кольцо боли в моем обособившемся «я». Чем сильнее были «травмы», тем больше я замыкался в себе, тем болезненнее становился сам факт существования «других» и тем больше становилась вероятность получить новые травмы. Если же я понимал, что неспособен простить других за их «бесчувственность» (иными словами, за ту боль, которую я, замкнувшись в себе, причинял себе сам), то я использовал другую аффирмацию из «Курса чудес»: «Бог есть Любовь, в которой я прощаю».

Что же касается Трейи, то у нее началась глубинная психологическая перестройка, внутренний сдвиг, и благодаря ему стали разрешаться проблемы, которые Трейя считала главными и самыми сложными в своей жизни; этот сдвиг стал приносить плоды примерно через год, когда она поменяла имя с Терри на Трейя, — для нее этот сдвиг означал переход от «делания» к «бытованию».

Ура! У меня начались месячные. Может быть, мне все-таки удастся родить Кену ребенка. В жизни определенно намечается прогресс. Силы вернулись ко мне настолько, что я собираюсь снова начать бегать. Все чаще испытываю настоящую радость — совсем как раньше, но с той лишь разницей, что теперь я стала гораздо спокойнее и не так остро реагирую на общую ситуацию. Жизнь становится похожей на приятную вечеринку…

Самое главное. Оказалось, что у Кена какая-то вирусная инфекция, которую он, скорее всего, подхватил в прошлом году в Инклайне. Это выяснил после обстоятельного анализа крови доктор Белкнэп — тот же врач, что обнаружил у меня узелок. Кен отнесся к открытию скептически, он считал, что все дело в общей подавленности и поэтому проконсультировался еще с двумя врачами, но оба поставили такой же диагноз. Кен перестал списывать свое переутомление на депрессию и буквально на следующий день, как и следовало ожидать, его настроение поменялось! У него все еще неспокойно на душе — весь этот ужас сильно на нем сказался, — но общая подавленность прошла, как только был поставлен правильный диагноз. Этот вирус все еще сидит в нем — он явно не инфекционный, — но Кен учится справляться с его действием, так что энергия возвращается и к нему. Господи, что же он пережил, не зная, что эта дрянь сидела в нем! Он сказал, что был на грани самоубийства, — это меня серьезно напугало. Я боюсь рака только по одной причине: не хочу оставлять Кена одного. Если бы он покончил с собой, даже не знаю, что бы я сделала. Наверное, отправилась вслед за ним — на тот момент ничего другого мне не оставалось.

Один из положительных итогов прошлого года заключается в том, что мой перфекционизм заметно сдал позиции. Этот клоун, который заправляет сидящим во мне скорпионом критического отношения к себе, причинил мне кучу хлопот. Я вечно «работаю над собой», мне надо, чтобы все было идеально, — верный признак того, что у меня в жизни не все в порядке. Иногда я замечаю, как этот инстинкт срабатывает на бытовом уровне: к примеру, когда я занималась нашим домом на Тахо, мне надо было, чтобы все, до мелочей, было идеально. Стоило мне осознать, сколько волнений мне это приносит, и этот саморазрушительный порыв стал ослабевать. Теперь я гораздо больше стремлюсь принимать все как есть. Сколько же я пережила из-за своего упрямства, из-за желания сделать все идеально, «так — и никак иначе». Ну а дальше-то что? Жизнь полна трудностей даже на бытовом уровне, не говоря уж о психологическом. Если нам удается в принципе наладить жизнь — этого уже вполне достаточно. Жажда совершенства только плодит проблемы. Если хочешь сделать все идеально, то вряд ли сделаешь что-нибудь вообще. Мы тратим все свое время на мелочи (одна из моих привычек), а из-за этого теряем из вида общую картину, общий смысл. Теперь я меньше стремлюсь к совершенству и больше — к тому, чтобы наладить нормальную жизнь в целом, больше стремлюсь принимать и прощать.