– Наркотики, например. Пэм и Гэм глотали их и кололись, да и сейчас пытаются, если удается раз добыть что-нибудь, что еще не испортилось. Просто мысль о том, что впереди у них еще лет сорок вот такой жизни, оказалась для них неподъемной ношей. Венди – та с головой ушла в рутину, загрузила себя работой. Лайнус и вовсе несколько лет где-то пропадал, искал смысл жизни, не нашел и окуклился, замкнулся в себе, замшел и стал циником. У Меган родился слепой недоразвитый ребенок – она от этого слегка впала в аутизм. Ричард? Ричард пил запоем и надеялся при этом на одно – на меня. Он думает, что я этого не знаю, но я все чувствую. Тебе ли не знать, Джаред, что шансов на мое выздоровление практически не было. Так что Ричард имел полную возможность провести всю жизнь, оплакивая меня, и не сталкиваться при этом с настоящим миром.

– Точные наблюдения. Но не слишком ли ты сурова?

– Джаред, пошевели мозгами, посмотри на меня! Я же чудовище. Что-то вроде самки инопланетян из тех, что Лайнус с Гамильтоном лепили для своих фильмов. Я променяла свое тело на возможность узнать, что жизнь в будущем станет пустой и бессмысленной. Каково? Ничего себе сделочка.

– Да уж… Но ты мне вот что скажи: ты бы смогла почувствовать эту бессмысленность жизни, если бы привыкала к ней постепенно, шаг за шагом, как твои друзья?

Карен вздыхает:

– Скорее всего – нет. Доволен теперь? Может быть, вернешь мне мое тело?

Карен хватает с передней панели сигареты Пэм, затягивается и начинает кашлять.

– Ты куришь? – спрашиваю я.

– Ну ты и скотина! Да, теперь – курю. С сегодняшнего дня. Черт, голова кругом идет. Да, слушай, как тебе Бог?

– Карен, не строй из себя клоуна. Тебе это не идет. Мы ведь не на уроке обществоведения.

– Ладно, согласна, чушь сморозила. Тогда скажи, как ты? Ну, в том смысле, что ты ведь умер. Пойми, я не дурака валяю. Мне действительно интересно. Поставь себя на мое место.

– Да ты за меня не беспокойся. Я здесь просто тащусь. Волноваться скорее нужно за тебя и за остальных.

– За нас? Еще не хватало. Брось ты это. Мы – неудачники, кому мы, на хрен, сдались? Иди поищи себе кого поприличнее, вот за них и волнуйся.

– Карен, не говори так. Это неправда. И мы оба это понимаем.

Карен смотрит на меня так, словно я позволил себе похабную шуточку.

– Ладно, – говорю я, – пора мне. Еще в универсам зайти надо.

– Ну, я-то никуда не пойду, – на тех спичках, что у меня вместо ног, особо не расходишься. Я чувствую себя как стеклянная птичка, аккуратно-аккуратно опускающая клювик в стакан с водой. Да, кстати, если ты к ним в магазин собираешься, предупреждаю: Пэм с Гамильтоном изведут тебя. Совсем чумовые стали. В последнее время им приспичило смотреть кино про герцогиню Виндзорскую, в «Студии 54»[24]снимали, со звездами какими-то. Так они от этого кино совсем сдурели. Чушь несут – как сумасшедшие.

– Ну, это я перетерплю.

– Кстати, Джаред, ты еще не ответил на многие мои вопросы. Не уходи. Давай отвечай, и поживее: в чем все дело? Что будет дальше? Что – еще десять лет жить вот так? Или двадцать? Тридцать?

– Этого я сказать не могу. Кому как не тебе знать, как это бывает.

– Значит, ты все-таки что-то знаешь?

– Вот что, Карен, давай-ка открывай дверь.

Дверца машины открывается.

– Вытаскивай ноги, – командую я.

Карен повинуется.

Я подхожу к ней, опускаюсь на колени и целую ей обе лодыжки. Затем поднимаюсь и говорю ей:

– Вставай!

Карен, недоверчиво улыбаясь, шагает на землю.

– Беги! – требую я.

И она бежит. Обегает машину, затем мчится через всю стоянку, крича при этом от радости. Ее ноги опять здоровы.

– Джаред, ты чудо, я тебя обожаю! Я люблю тебя! – кричит она.

И я отвечаю, хотя она уже далеко и не слышит меня:

– Я тоже тебя люблю.

В здании универсама уже успели поселиться птицы и звери, не говоря уж о целых колониях насекомых. Пол покрыт пятнами самого разного помета, пучками перьев, ошметками шерсти, костями и прочей грязью. Белки и еноты смели всю бакалею, мясной отдел пал жертвой хищников. Запах разложения успел частично выветриться, а к тому же теперь его маскируют запахи шампуней и косметики – много флаконов попадало на пол в результате землетрясения, случившегося с полгода назад. Ричард, Гамильтон и Пэм идут по главному залу, освещая себе путь фонариками. Под потолком шуршат птицы. Словно в изящном менуэте, перешагивая через грязь, трио пробирается к аптечному отделу в центре зала. За прилавком сидит «протёчник» – одетый в белый халат скелет.

– Хреново мне от всего этого, – говорит Гамильтон, укрывая скелет запасным халатом. – Лично у меня, Хефа, последнего знаменитого на весь мир плейбоя, нет времени на то, чтобы гнить. Аньелли, Ниархос[25], принц Уэльский – все умерли. Я остался один, и мне надлежит стать хранителем аристократических традиций. «Voulez-vous un Cadillac[26], месье?» Что за жизнь – ночные клубы, выпивка да полеты на «Конкорде».

– Гамильтон, заткнись, – обрывает его Ричард. – Фомку принес? Кувалду?

– Presto[27].

– Большое спасибо.

Ричард с Пэм начинают возиться с запертым на ключ ящиком, в котором лежат лекарства. Несколько уже привычных движений, и дверца распахивается. На пол вылетают какие-то коробочки и флакончики.

– Во кайф!

– Слышь ты, Хеф, давай рюкзак, – говорит Ричард; в этот момент у него под ногами шмыгает какая-то тень. – Атас, белка!

– Ой, какая миленькая, – восхищается Пэм. – Надо будет взять ее с собой, когда поедем к Бейб Лэйли на Бермуды.

– Дорогая, у нее вилла на Ямайке. А кстати, кто еще приглашен?

– Твигга. «Секс Пистолз». Джексон Поллак. Линда Евангелиста.

– Ребята, вы меня уже до ручки довели своими фантазиями, – возмущается Ричард.

– Если фантазировать – это преступление, то готов признать свою вину целиком и полностью.

Гамильтон делает глубокий печальный носовой вдох, в чем, естественно, тотчас же раскаивается. Ричарду на это наплевать.

– Ну-ка, ну-ка… Есть! Викодин, годен до двухтысячного года.

Из третьего примерно ряда раздается писк. Слышно, как какой-то зверь пробегает по гладкому полу.