Управляющий осторожно постучал в дверь. Прежде чем поднять тревогу, Холмс убедился в том, что Герни, отужинав, направился к себе. Теперь этот джентльмен пребывал в объятиях Морфея. Конечно, вряд ли он находился в столь же глубоком забытьи, как пациент, которому сделали хирургическую операцию, но маловероятно, что мы потревожим его сон в ближайшие два часа. Как и следовало ожидать, на стук никто не ответил. Холмс и я многозначительно посмотрели на управляющего, худощавого, изможденного миланца, словно намекая, что, если случится непоправимое, ему придется за это отвечать. Теперь бедняга и вовсе стал похож на унылую хищную птицу. Жестом отстранив нас, он просунул в скважину свой ключ и отомкнул замок. Мы оказались на пороге гостиной. По правде говоря, то, что я ощутил, скорее напоминало запах операционного театра, нежели одного хлороформа. В темноте мы не могли ничего рассмотреть. Но, как, наверное, известно многим из моих читателей, Брайтон стал одним из первых городов Великобритании, получивших электрическое освещение в соответствии с законом 1882 года. Поэтому управляющему стоило лишь щелкнуть выключателем, и в комнате зажегся яркий свет. Мы увидели пару кресел, стол с двумя стульями и бюро. Гостиная сообщалась с маленьким холлом. Дверь, ведущая туда, была прикрыта, но не заперта. Дальше находились спальня и ванная.

Сделав несколько шагов вперед, мы почувствовали отчетливый и сильный запах хлороформа. Я испугался, что не застану Герни в живых. Приняв такую дозу обезболивающего, он, скорее всего, погрузился в сон, не успев выключить лампу. Несмотря на худшие предположения, меня потрясло гротескное зрелище, которое нам открылось. Электрическая люстра в самом деле ярко горела. Мужчина в ночной сорочке полулежал в кровати, прислонившись к ее спинке. Тело его обмякло, лицо почти полностью покрывала маска. Очевидно, Герни имел обыкновение пропитывать ее в хлороформе, а затем, улегшись в постель, прикладывать к носу и рту. Он поступал в высшей степени неразумно и опасно, поскольку не мог контролировать количество вдыхаемого вещества. Я бы не удивился, если бы не сегодня завтра газеты сообщили о «трагической смерти ипохондрика».

Первым делом я снял с больного маску. Он даже не пошевелился, и я стал молиться, чтобы его удалось спасти. Герни оказался человеком лет сорока, высоким, ширококостным и сухощавым. Щеки и лоб покрывала смертельная бледность, голубые глаза были приоткрыты, хотя, уверен, он ничего не видел. Кончики усов висели вниз, а волосы, расчесанные на пробор, походили на солому. Я взял спящего за запястье. К моему облегчению, его пульс был достаточно ровный и уверенный. Как нередко случается, привыкание ослабило воздействие наркотика на организм.

Тем временем Холмс распахнул окно, и в комнату ворвался свежий воздух. Я повернулся к управляющему, который словно завис над постелью постояльца. Лукавить не пришлось. То, что я сказал, было сущей правдой:

— Мне лучше остаться с этим джентльменом на час или два. Хлороформ сейчас не представляет для него смертельной опасности. При открытых окнах пары постепенно выветрятся и действие их ослабнет. Но иногда в подобных ситуациях у больных возникает рвота. Когда это происходит во время глубокого сна и человек не пробуждается, он может умереть от удушья.

Я не стал говорить, что такое бывает весьма нечасто. Ведь уйти я сейчас не мог, даже если бы захотел: в случае маловероятного, но возможного летального исхода у меня возникли бы серьезные неприятности при расследовании причин смерти.

— Но мы сможем обойтись без кареты «скорой помощи» или врача из больницы? И полицию вы не вызовете? — В голосе итальянца все еще сквозило сомнение.

— В этом нет необходимости. За джентльменом нужно просто понаблюдать некоторое время.

На лице управляющего выразилась безграничная благодарность. Казалось, сейчас он схватит мою руку и поцелует ее. Разумеется, его страшила огласка. Вызов бригады врачей, не говоря уж о полиции, повредил бы репутации столь солидной гостиницы. Мы же с Холмсом произвели на миланца впечатление надежных людей, которые не станут рассказывать о случившемся на улицах Брайтона.

— У мистера Холмса есть кое-какой медицинский опыт, — сказал я умиротворяющим тоном. — Если мне придется ненадолго отлучиться, он меня заменит.

Я умолчал о том, что мой друг в основном практиковался на тех, кому помощь эскулапа уже не требуется. Да и сам управляющий, тощий, долговязый, сутулый, одетый во все черное, походил на гробовщика. Как бы то ни было, он рассыпался в благодарностях и, пообещав явиться по первому зову, удалился. Холмс закрыл за ним дверь.

— Браво, Ватсон! Превосходно сыграно!

Я взглянул на Герни: он бы наверняка не проснулся, даже начни я стрелять в потолок из револьвера.

— Уверяю вас, Холмс, мне не пришлось кривить душой. Пульс больного немного повышен. При ста сорока и более ударах в минуту человек, находящийся под действием хлороформа, может умереть. Если сердцебиение начнет учащаться, я действительно должен буду позвать на помощь. Но пока причин для особых волнений нет: мистер Герни принял снотворную дозу, и, похоже, он не из тех пожирателей наркотика, которые становятся самоубийцами.

— Или жертвами убийц, — невозмутимо заметил Холмс. — Каспер и Лиман в своем руководстве по судебной медицине описывают по меньшей мере три таких случая из числа недавно происшедших. Но давайте надеяться на то, что удастся предотвратить трагедию. Если в эту комнату проникнет посторонний, представьте, как легко ему будет капнуть еще пару унций хлороформа на маску бедного Герни, который лежит без сознания. Вы знаете, что коронеры и их присяжные мало смыслят в таких делах. Они все спишут на неосторожность умершего.

Холмс направился в гостиную. Из спальни мне были слышны его шаги. Ненадолго оставив больного одного, я зашел в ванную, чтобы отыскать емкость с хлороформом и постараться вычислить принятую дозу. Открыв шкафчик, я вытащил пробку из склянки темно-зеленого стекла и ощутил сладковатый запах ее бесцветного содержимого. Четыре унции убили бы Герни. Но он взял из пузырька не более двух, причем половину мог израсходовать еще вчера. Это открытие меня порадовало.

Вспомнив то немногое, что говорили о моем пациенте, я не удивился, когда увидел целую батарею патентованных лекарств и шарлатанских снадобий, выстроившуюся на полке. Боже мой, чего там только не было! Печеночные пилюли Картера, порошки Бичема и подобные им проверенные лекарственные средства стояли рядышком с шаром для ингаляции карболовым дымом (новомодное приспособление для предупреждения инфлюэнцы), противодизентерийной микстурой из каолина и опиума, омолаживающими «Никодимовыми пилюлями Проптера», «королевским» слабительным Кляйна и укрепляющим сиропом из железа с шоколадом.

На пороге ванной появился Холмс:

— Много ли вам удалось выяснить?

— Только то, что бедолага превратил свой желудок в аптекарскую свалку, — ответил я. — Но для того чтобы свести счеты с жизнью, хлороформа он принял недостаточно.

— Идите сюда, — скомандовал мой друг. — По-моему, сейчас выяснятся прелюбопытные факты о профессоре Чемберлене. Открыть бюро мне ничего не стоило: Герни попросту оставил ключик от верхней крышки под листом бумаги в нижнем выдвижном ящике. Я всегда говорил, что люди, запирающие свои документы и ценные вещи, не столько защищают себя от воров, которых такая предосторожность не остановит, сколько рискуют потерять ключ или забыть, куда они его положили. Наш парапсихолог, как оказалось, сокровищ здесь не держит, однако я обнаружил интереснейшую корреспонденцию.