Взяв в руки спички, я выпрямилась, раздумывая, где поджечь. Гостиная. Сесть на кушетку, зажечь спичку и покончить со всем этим. Путь из кабинета Хью в гостиную показался мне бесконечным. Ощущение было такое, будто я бреду по дну реки. Ничего гнетущего, пугающего, только медленно и очень… детально. Я видела окружающий мир невероятно отчетливо. Не потому ли, что в последний раз? Доброй ночи, коридор с изумительным дощатым полом. Вот здесь Хью, опустившись на колени, водил рукой по этой поверхности и смотрел на меня со счастливейшей улыбкой. «Все это теперь наше», — сказал он с радостным изумлением. Спокойной ночи, лестница. Я остановилась, взглянула наверх. Мне вспомнился тот день, когда мы занимались любовью на верхней площадке. Мне так хотелось, чтобы в воздухе, который я вдыхаю в последние минуты, появился запах Хью. Увижу ли я его там, куда направляюсь? Как хорошо вдохнуть его запах напоследок. Я скользнула взглядом по верхней площадке, вспомнила, как он лежал на мне, тяжесть его тела, мягкие прикосновения его губ к моей шее, его большие пальцы, прижавшие мои руки к иолу. В тот день у него в кармане джинсов оказалась связка ключей. Когда он шевельнулся, ключи врезались мне в бедро. Я его попросила вынуть их. Он швырнул их на пол. Ключи звякнули, ударившись о пол, и заскользили по гладкому дереву. Спокойной ночи, ключи.

В гостиной я с минуту смотрела в пустой камин, потом сунула руку в карман. Она была там. Теперь время пришло, и я ее вынула. Когда я подобрала ее в подвале по молчаливому велению Хью, вокруг творилось все это безумие, и потому я так и не успела толком рассмотреть этот кусочек дерева, который держала теперь в руке. Я почти не вспоминала об этой палочке до той минуты в Фибергласе, когда, подойдя к дежурной, стала спрашивать ее о Франсес. И тогда — я не могу подобрать других слов для объяснения того, что случилось в этот миг, — деревяшка пришла ко мне, как приходит идея или настоящий страх. Неожиданно проникает во все поры тела. Да, она все время лежала у меня в кармане, но я вдруг почувствовала, что она там. А может быть, я сначала о ней вспомнила и только потом постигла истинное значение того, что нужно с ней делать. Небольшая щепка длиной дюймов семь. Три стороны темные, одна светлая. Кусочек, отломавшийся от края колыбели, когда Маккейб-Шумда швырнул ее об стену.

На щепке сохранился фрагмент какого-то резного рисунка, непонятно какого — так прошел откол. Задняя половина бегущего зверя. Может, оленя, а может, некоего мифического существа из того причудливого мира, что был изображен на замечательной старинной колыбели. Колыбели нашего ребенка, нашей крошки. Я подумала о ней — другого ее образа у меня не будет. А потом подумала о Деклане и о том, что сказал его отец. И тут я поняла, что мне следовало сделать, и это было правильно, вот только если мне каким-нибудь чудом удастся выжить, я до конца своих дней буду сожалеть об этом решении. Я посмотрела на кусочек дерева, который сжимала в руке, и, поскольку иного мне было не дано, сказала: «Прости». Всего два кусочка дерева, чтобы предать их огню. Две щепки для моей свадьбы палочек: обломок от колыбели и палочка, которую я подобрала в Центральном парке в тот день, когда мы поняли, что это случится. Двух палочек достаточно для свадьбы. Жаль, что их не больше. Мне бы хотелось иметь огромную груду, чтобы лет в восемьдесят запалить костер до самых небес — достойный финал замечательной жизни. Но у меня их было только две, и приходилось этим довольствоваться. Зато они символизировали нечто очень значительное. Одна — Хью, другая — нашего ребенка. Где-то в доме была еще и палочка Хью. Я порылась в памяти, но потом решила, что это в конце концов неважно. Ведь так или иначе она тоже сгорит.

Я почему-то не сомневалась, что эта щепка, когда я ее подожгу, загорится, как если бы она была насквозь пропитана бензином. Вытащив спичку, я чиркнула ею о коробок. Яркая вспышка, шипение, потом язычок пламени смирился, стал размером с ноготок. Зажженная спичка в одной руке, деревяшка в другой. Спокойной ночи, жизнь.

Я в последний раз огляделась вокруг. За окном виднелись лица. Много-много-много лиц. Некоторые прижимались к стеклу, отчего их черты были искажены — расплющенные носы, смешные губы. Другие держались чуть поодаль, дожидаясь своей очереди заглянуть внутрь, в эту комнату, увидеть меня. Я понимала, что все это мои лица, лица всех моих воплощений в прошлых жизнях. Они собрались посмотреть на то, что должно было сейчас произойти. Увидеть, как пресечется их линия — конечная остановка, просьба освободить вагоны.

— Прощайте.

Недрогнувшей рукой я поднесла спичку к деревяшке, и мир взорвался.

Я услышала грохот взрыва и увидела слепящую вспышку света. Потом полная тишина. Не знаю, сколько времени это длилось. Я пребывала неведомо где, пока снова не оказалась в гостиной, на диване; руки я держала перед собой, но они были пусты. Я не сразу поняла, где я, а когда поняла — не поверила. Все вокруг было таким спокойным. Мои глаза приспосабливались к нормальному освещению, а цвета, вещи, все вокруг было точно таким, как прежде.

Я уронила руки на диван и ощутила под ладонями грубую шерсть. Медленно поворачивая голову из стороны в сторону, я воспринимала окружающую обстановку. Здесь ничего не изменилось. Дом Франсес, наши пожитки, снова дом. Даже запах остался прежним.

Нет, было что-то еще. Хью. В воздухе пахло его одеколоном. А потом я почувствовала его руки у себя на плечах и сразу же поняла — это он. Хью был здесь.

Потом он убрал руки, обошел диван и встал передо мной.

— Все в порядке, Миранда. Ты в порядке.

Я посмотрела на него и только и смогла, что повторить его слова, поскольку это была правда:

— Я в порядке.

Мы встретились взглядами, и я не знала, что сказать. Я ничего не понимала, но я была в порядке.

— Тебе запрещено себя убивать. Когда ты подожгла щепку, ты могла только вернуть им то, что им принадлежало. Теперь у тебя есть остальная часть твоей жизни. Она принадлежит тебе.

Я посмотрела на него. Кивнула. Порядок. Все было в порядке.

— Спасибо, Миранда. Ты сделала невероятную вещь.

Я смотрела на него, ощущая в душе чудовищную пустоту. Пустоту усталого старого сердца, отстукивающего свои последние мгновения.

Собрав последние силы, невесть откуда у меня взявшиеся, я прошептала:

— Что теперь?

— Живи, моя любимая.

Он улыбнулся — печальнее этой улыбки я не видала никогда.

— Хорошо.

Он полез в карман пиджака, что-то вынул оттуда и предложил мне. Еще один кусочек дерева. Маленький длинный серебристый кусочек, похожий на щепку топляка, — деревяшки, которая тысячу лет плавала в каких-то неведомых морях. Я пристально его разглядывала, так и этак поворачивая на ладони. Бесформенный, серебристый, мягкий, древний. Да, наверно, это был кусочек топляка.

Когда я подняла глаза, Хью уже не было.

Много лет назад по радио звучала одна милая песенка. Ее крутили слишком уж часто, но я не возражала, потому что она составляла мне компанию, а я за это всегда благодарна. Иногда я ловила себя на том, что напеваю ее себе под нос. Она называлась: «Как я живу без тебя».