Женщина, из-за которой он не будет ежеминутно себя спрашивать: точно ли я ее окончательный избранник? Забыть Сиси и попытаться найти утешение у Лины, светловолосой соседки Эрика. Уж она-то спереди не плоская. И какие у нее ноги!

Альберехт разделся в темноте. У других окна были закрыты черной бумагой и горел свет. А у него нет. Черной бумагой он обзавелся уже несколько недель назад, но его так пугала мысль о необходимости взгромоздиться на стул у окна с бумагой в одной руке и коробочкой кнопок в другой, что он предпочитал раздеваться в темноте. На ощупь попытался найти пижаму, но не нашел. Его пижама была полосатой. Сиси ненавидела ее, потому что такие же полосатые робы носят узники в концлагерях.

Альберехт лег в постель нагишом. Соседка Эрика тоже разделась, легла рядом с ним и обняла за шею своей обворожительной рукой. О, словарного запаса ангелов недостаточно для того, чтобы описать, какие мысли ему сейчас нашептывал черт. Затем он заснул. Время от времени просыпался, тотчас забывал, что ему приснилось, засыпал снова, и сон его продолжался. Из трубы молокозавода на Марельском проезде шел еще более черный дым, чем обычно. Он поставил машину на шоссе, потому что злополучный проезд был запружен людьми. Альберехт пошел посмотреть, в чем дело. Видимо, ему все-таки удалось найти пижаму, потому что сейчас он был в пижаме. Старая лошадь на пастбище впряжена в тележку. Двое мужчин, державших лошадь за поводья, были одеты в такие же пижамы, что и у него. Головы их такие же лысые, какой была бы его голова, если бы он не завел правила зачесывать на лысину оставшиеся волосы. Вот здесь, сказал он мужчинам, и указал на то место в кустах, где на куче мусора в старом подвале лежала Оттла Линденбаум. Но что вы собираетесь с ней делать?

– Все это будет сожжено как ненужный мусор, – сказали мужчины, – мы получили задание от мусоросжигательного завода.

– А где? – спросил Альберехт.

– Вон там, на том заводе, который мы называем молокозаводом.

Они схватили его за рукава пижамы и воскликнули оба разом:

– Скажите «Схевенинген»!

Он не смог произнести это слово, и они презрительно засмеялись.

Потом оказалось, что они выгребли из подвала весь мусор и погрузили на телегу. Тело девочки лежало на самом верху. На шею была надета тяжелая железная цепь, на которой висела шестиконечная звезда Давида, огромная, как тарелка. Цепь и звезда были такие тяжелые, что шейка у девочки вытянулась и превратилась в тонкую нитку.

Потом он и сам увидел, что дымящий завод – вовсе не молокозавод. В пылающих печах сжигали трупы. Он стоял так близко, что его прошибло потом; с этим ощущением, будто и сам горит, Альберехт проснулся, задыхаясь в одеяле, обмотавшемся вокруг него, оттого что крутился во сне.

– Девочку теперь по крайней мере сожгли, – сказал черт. – Никто никогда не узнает, что с ней произошло.

– Это всего лишь сон, – сказал я, – это не на самом деле.

«В любом случае она умерла», – подумал он и только при этой мысли проснулся полностью, забыл свой сон, на ощупь прошел в ванную и выпил стакан воды. Заснул. Когда проснулся снова, за окном уже было светло. Подошел к окну и увидел широкую полосу дыма, тянущуюся по небу. Происхождения дыма он не мог установить. Где-то сильный пожар. Что же горит?

Ему казалось, что может вспомнить. Где-то он недавно видел дым в небе. И тогда знал, что происходит. Но где он это видел? Когда?

Был уже полдень. Проспал подряд больше двенадцати часов. Разве такое возможно?

Это оказалось возможно, потому что черт, который любит тешить смертных пустыми и вредными мыслями, снова убедил его, что после бомбардировки здания суда его никто не видел, так что его сочтут погибшим, если ему удастся не попасться никому на глаза, пока не уедет в Англию.

Чушь: его видел Эрик, его видела Мими, его видела мама. А также Алевейн Леман и соседка из дома напротив Эрика. Стоя под душем, он и сам сообразил, что это чушь.

Как только распространится слух, что он погребен под развалинами, все, кто его видел, обрадуются, возгордятся своей осведомленностью и поспешат этот слух опровергнуть. Велеть им держать язык за зубами насчет его бегства в Англию? Ничего не получится.

У боковой стены его платяного шкафа располагалось некое приспособление высотой в человеческий рост, сделанное из хромированных труб, к которым крепились длинные спиральные пружины.

Альберехт подошел к этому приспособлению, приподнял и положил на пол. Это был гребной тренажер. В одних трусах он сел на скользящее туда-сюда вогнутое сиденье. Взялся за рукояти, поставил ноги на опору и потянул рукояти на себя, в результате чего сиденье, преодолевая силу пружин, поехало вперед. Так создавалась имитация движений гребца на пушистом ковре спальни.

Считалось, что это укрепляет мышцы и помогает убрать живот.

Альберехт греб и размышлял.

Уехать прочь. Когда?

– Не теряй мужества, – говорил я ему, – завтра или послезавтра банки откроются, как обычно. Или ты встретишь кого-нибудь такого же щедрого, как Бёмер, кто готов будет поделиться с тобой сотней-другой гульденов.

«Триста гульденов от Бёмера, их я унаследовал, – подумал он. – Бедняга Бёмер. Я тебя не забуду. Ничего себе обещание… без трехсот гульденов я бы его тоже не смог забыть».

– Бог помогает тем, кто добр, – сказал я. – С Божьей помощью, быть может, удастся добраться до Англии. Сделай первый шаг, и Бог укажет тебе, как сделать следующий. И Бог будет особенно милостив, если ты уедешь не один, а возьмешь с собой Ренсе, над которым нависла опасность.

– Ренсе, – сказал черт, – надо взять с собой Ренсе. Но не только Ренсе, а заодно и Паулу. Так же веселее? Или ты думал, что Паула отпустит своего учителя рисования за границу одного? Кто же тогда будет зарабатывать для нее на хлеб, пусть и без масла? А перебравшись через море, она так при тебе и останется.

– Не слушай его, – сказал я, – он постоянно рассказывает одно и то же, но решений не предлагает.

Альберехт греб и греб. Сгибал колени и выезжал вперед, разгибал колени и отъезжал обратно. С ним не часто случалось, чтобы, упражняясь на этом тренажере, совершенно не похожим на лодку, он воображал, что гребет на самом деле. А сейчас случилось. Он плыл на лодке по Северному морю. Волны слабые, солнце висит над самым горизонтом. Никаких кораблей и других лодок не видно. Самолетов тоже, полная тишина. Он греб. Но был один.

ЧАСА в четыре Альберехт решил поехать повидаться с матерью. Обильно попрыскал волосы лосьоном и тщательно причесался. «Вид у меня не такой уж несчастный, но, пожалуй, я похудел. Ладно. Плыть в Англию не намного труднее, чем грести на тренажере».

Мысль, пожалуй, оптимистичная. Оптимизм, вызванный здоровым времяпрепровождением, каковым была тренировка на гребном тренажере. Оптимистичная мысль, которая в действительности скорее всего не подтвердиться. Но это ничего. Я приветствую всякую оптимистичную мысль, потому что оптимизм в любом случае больше приближает человека к небесам, чем уныние пополам с желчью…