Несколько лет тому назад я был в гостях у одного известного зарубежного психолога. Он решил показать мне зоопарк, расположенный в их городе. Мы поехали туда и сразу направились к клеткам с приматами. Так получилось, что обезьяны как раз в это время занимались – как бы это сказать помягче – «странными и неестественными сексуальными играми». Как человек, родившийся и получивший воспитание в Нью-Джерси, я, конечно, отвернулся. Но мой коллега, похоже, не страдал подобными издержками воспитания. Он с явным любопытством наблюдал за животными, а через несколько минут начал анализировать увиденное с точки зрения его теории интеллекта.

На свете есть не так уж много вещей, которые я знаю наверняка, и среди них то, что мотивация сексуального поведения не имеет ничего общего с теорией интеллекта. Я просто поразился, как такой умный человек может верить во всю эту галиматью. Но затем я понял, что мой коллега, подобно многим узким специалистам, стал жертвой так называемого туннельного видения. Вам нравится некоторая идея, которая позволяет кое-что объяснить, и вскоре вы пытаетесь применять ее буквально всюду, даже там, где она явно неуместна.

Мы все можем попасть в подобную ловушку. Например, моя теория интеллекта состояла из трех частей. Через несколько лет после ее создания я предложил другую теорию, теорию любви, также из трех частей. Затем пришел черед теории творчества в трех частях. Вскоре меня начали спрашивать, почему все мои теории состоят из трех частей. Я отвечал, что на это есть три весомые причины. Пытаясь отделаться шуткой, я не мог не признать, что и сам стал жертвой определенной укоренившейся привычки.

В повседневной жизни мы часто сталкиваемся с примерами издержек слишком больших знаний – но можно ли продемонстрировать это явление в более тщательно контролируемых лабораторных условиях? Мы с Питером Френчем попытались в таких контролируемых условиях показать, что «избыточные» знания могут в ряде случаев действительно сыграть злую шутку[110]. В нашем эксперименте принимали участие две группы – новички и эксперты, – которые состязались с компьютером в игре в бридж. Поскольку использовалась очень хорошая программа, играть с машиной было непросто даже экспертам. В одном из экспериментов и новички, и эксперты играли с компьютером в традиционный бридж, компьютер при этом вел в счете. Эксперты обошли новичков, и в этом не было ничего удивительного. Но цель эксперимента состояла не в том, чтобы выяснить, кто лучше играет (это было и так понятно), – мы хотели узнать, как уровень знаний влияет на характер игры.

Кроме состязаний по стандартным правилам испытуемым предложили два модифицированных варианта игры. Первый мы окрестили поверхностно-структурной модификацией. В этом варианте участники эксперимента по-прежнему играли с компьютером в бридж, но уже по слегка измененным правилам. Изменялись либо порядок следования мастей (в традиционной игре масти идут по старшинству в следующем порядке: трефы, бубны, черви и пики), либо названия мастей, для которых мы придумывали новые имена, например «фрики», «глыбы» и так далее. Мы назвали эти изменения поверхностно-структурными, поскольку они не затрагивали принципов игры, а меняли лишь внешнюю атрибутику, привыкнув к которой можно было продолжать играть по-прежнему. Поначалу качество игры несколько ухудшилось, но затем все наладилось. Запомнить новый порядок следования мастей или их новые названия – не такая уж сложная задача. Опять-таки, в этом случае эксперты играли лучше новичков.

Вариант с глубинно-структурной модификацией предусматривал более фундаментальные изменения. Игра в бридж начинается с торгов, после которых следует собственно игра, состоящая из нескольких последовательных раундов. Игрок, который в текущем раунде выкладывает старшую карту, берет взятку и обычно начинает игру в следующем раунде. В соответствии с глубинно-структурной модификацией, брал взятку и начинал игру в следующем раунде тот игрок, который в текущем раунде выкладывал младшую карту. Для полных новичков эти изменения не играли никакой роли. Они не могли разрушить их изощренные стратегии, потому что таковых у них просто не было. Однако вооруженные такими стратегиями эксперты пострадали очень сильно, поскольку их лишили главного оружия.

Результат в точности оправдал наши ожидания. Эксперты пострадали в результате глубинно-структурных изменений гораздо сильнее новичков. Хотя эксперты в конце концов приспособились к новым условиям, далось это им непросто, поскольку им трудно было расстаться с выработанными стратегиями. Таким образом, при адаптации к новым правилам игры опыт и знания не всегда являются преимуществом.

С годами мы становимся не только взрослее, но и консервативнее – теряем гибкость. Например, в области психологии, где я работаю, в последние годы наметились довольно неприятные для меня тенденции. Довольно часто приходится перескакивать с одной точки зрения на другую. Дело ли тут в специфике психологии, в моей ли неспособности держаться на переднем крае науки, я точно не знаю. Пока я не исключаю ни одно из этих возможных объяснений.

Своим ученикам я говорю, что мы находимся с ними примерно в равных условиях. На моей стороне знания. Чтобы проявить творчество, необходимо обладать знаниями в определенной области. Как можно продвигаться вперед, не представляя, что это значит. Однако преимуществом учеников является гибкость. Как раз потому, что они меньше знают, они меньше рискуют оказаться во власти сложившихся стереотипов. Они прислушиваются ко мне, я внимательно слушаю их, и мы все выигрываем от такого обмена. Точно так же старший менеджер должен прислушиваться к мнению младшего менеджера, у которого еще нет кровной заинтересованности в незыблемости сложившейся системы.

Случается, что мне не нравится идея моего ученика или младшего коллеги. И я с ними не лукавлю. Но в то же время я прошу их опробовать на мне эту идею еще раз, например через пару недель. Возможно, тогда я сумею разглядеть в ней то, что не увидел и не оценил сейчас. Но если и этого не происходит, я не делаю вывод о слабости идеи. Я предлагаю ее авторам попытаться наладить обратную связь с другими людьми. Может быть, кто-нибудь окажется более прозорливым, чем я. В моей рабочей группе не отвергается ни одна творческая идея – я этого не допускаю.

Когда я учился в аспирантуре, у нас выступал один всемирно известный психолог. Он рассказал, что свое последнее исследование проводил на собственные деньги. Никто не захотел его финансировать. Почему? Потому, что новый проект относился к области, в которой ученый прежде не работал. Финансирующие организации готовы были поддержать его исследования в традиционной области, но в новой рисковать не хотели. Они соорудили для ученого своего рода клетку и не желали, чтобы он выходил за ее пределы. Решив несмотря ни на что поработать в новой области, психолог добился там значительного успеха, после чего никаких проблем с финансированием у него уже не было.

Мы все подвержены опасности, которую таят в себе богатый опыт и знания, – мы становимся консервативными и полагаем, что методы, которые доказали свою эффективность вчера, будут с тем же успехом работать и в будущем. Творческая натура всегда стремится вырваться за пределы клетки, которую наряду с другими мы сооружаем себе сами, чтобы не превратиться в ее вечного узника.