Анник больше не могла говорить и даже видеть из-за слез. Грей взял у нее папки, заставил встать и прижал к своей груди. Тогда она заплакала. В прошлом ее много раз могли убить. И будь она разумнее, то умерла бы и никогда не оказалась в Англии, в этой комнате, и не увидела бы, как все для нее важное разбивается вдребезги.

В конце концов, Анник оторвалась от Грея, вытерев глаза предплечьем, неуклюже и быстро, как ребенок. Пора думать, а не просто горевать. Хотя, возможно, боль останется навсегда.

– Мне любопытно… – Это было вороньим карканьем. – Мне любопытно, что вы теперь будете со мной делать? За час вы меня уничтожили. Я всю жизнь была предателем. Все, что я делала, было напрасно. Напрасно!..

Грей подвинул ей тарелку.

– Анник, съешь что-нибудь. – Она не шелохнулась. – Если все не имеет значения, то так же не важно, если ты поешь.

Это были кофе и булочки. Он прав. Ничто уже не имеет значения. Поставив локти на стол для поддержки, она выпила кофе и съела почти все булочки. Капитуляция была полной.

– Анник… – Гальба должен был повторить, чтобы она посмотрела на него. – Анник, отчасти я виновник этой несправедливости. Я не вмешался. И очень сожалею.

Этот англичанин слишком для нее сложен.

– Я отпрыск русалки и морского окуня. И они были женаты. Я понятия не имела. Почему мать лгала мне?

– Сначала ты была слишком мала, чтобы вынести подобную тайну. Позже… – Гальба развел руки. – Тут нет прощения. Позже она решила тебе не говорить. Последний раз, когда мы с ней виделись, тебе было двенадцать. Мы яростно спорили на счет этого. Она сказала мне, что ты ребенок, сердце у тебя одно и она не собирается рвать его на части. Думаю, она не рассчитывала, что вы с ней переживете эту войну… Грей, она даже не слушает меня.

– Оставьте ее со мной. Ей нужно время, чтобы прийти в себя.

– Не говорите обо мне так, будто меня здесь нет.

Кажется, она стала чем-то иллюзорным. Если она не француженка, то кем она может быть? Вероятно, никем.

– Прошу меня извинить. – Гальба вздохнул. – Анник, ты не мифический отпрыск. Твои родители были прекраснейшими людьми. Мать уважала тебя. Она знала, что когда-нибудь мы будем вместе сидеть в этом доме и говорить о прошлом. – Гальба чего-то ждал.

– Она не знает. Мы должны ей сказать. – Грей обхватил ладонями ее лицо и заставил смотреть на него. – Гальба зовут Энсон Гриффит. Он отец Люсиль Гриффит. Отец твоей матери.

Слова потеряли для нее значение. Наверное, она забыла английский.

– Когда она сможет думать, приведи ее вниз. Она не должна быть в одиночестве.

Грей погладил ее по голове, пропуская волосы сквозь пальцы.

– Через несколько минут с ней все будет в порядке.

– Со мной никогда уже не будет все в порядке.

– Будет, дорогая. Ты невероятно сильная, разве ты не знаешь?

Она не представляла, сколько прошло времени, не слышала, как ушел Гальба. Подняв наконец голову, она увидела, что в комнате остался только Грей.

Он стоял у окна и, чуть отодвинув штору, смотрел на улицу. Видимо, она вздохнула, и он повернулся. По его взгляду она поняла, что он готов сделать что угодно, если бы это помогло ей.

Она стала жалкой. Никогда она не была умным Лисенком, только собачкой, добывавшей секреты для Маман. Все эти годы она самодовольно гордилась своей ловкостью, а на самом деле всегда была простофилей. Всю жизнь.

– Ложь! – Анник вскочила. – Ложь, ложь и ложь! Схватив обеими руками досье матери, она швырнула его через комнату, и содержимое разлетелось во все стороны.

– Ничего, кроме лжи! – Она смела на пол досье отца, и страницы, написанные его четким почерком, устлали ковер.

Осталось ее собственное досье. Анник сорвала обложку. На стол посыпались донесения, отправленные в Париж, ее письма Маман. Глупые, любящие, доверчивые слова, которые она писала… все ее маленькие секреты. И каждый здесь их читал.

Дюжины и дюжины писем, написанных в краткие минуты отдыха между боями, измятые, потому что она носила их на теле. Грязная бумага, найденная в куче мусора, бумага, украденная из офицерских палаток или купленная ею, когда не было денег на еду. Все письма, написанные аккуратным почерком послушного ребенка.

Анник хватала их и рвала, обрывки падали, как осенние листья. Она помнила каждое слово. Помнила, что написано в каждом обрывке и когда.

«…Орудия переведены к Льежу. 12 крупнокалиберных и 30 меньшего калибра. Для больших орудий не хватает зарядов. Я насчитала…»

«Я здесь одинока, дорогая Маман, и надеюсь на твой короткий визит, если ты…»

«Дороги расчищены до Санто-Спирито, под снегом остались…»

«… Итак, у меня опять есть обувь. Была короткая встреча с собаками, которые ели погибших, но…»

«…Для 157 лошадей тяжелой кавалерии. У интендантов 59 вьючных мулов, по крайней мере, 30 охромеют, если мы будем вынуждены отступать…»

«Я кормлю кота, живущего во дворе разрушенной гостиницы. У него белые пятна…»

Грей молчал и не пытался ее остановить. Она могла уничтожить все папки, и Грей не остановит ее. Но это ничего не меняло.

Глупцы оставили на столе чашку, тарелку, блюдце. Они взрывались друг за другом, когда Анник швыряла их на пол. Не такие уж они умные, эти англичане.

– Надеюсь, это была дорогая посуда. – Она смотрела на осколки, крошки, пятна кофе на ковре, лежащую рядом ложку. Голова невыносимо болела.

– Очень дорогая. Краун-дерби.

– Я бы почувствовала себя лучше, убив кого-нибудь. Я почти уверена в этом. С вашей стороны глупо оставлять здесь ножи. – Она всю жизнь удерживала руку от убийства. Хотя начинать это никогда не поздно. – Когда я заколю вас, можно спалить дом. Это не трудно. Я сожгу ваши тысячи досье, которые вы так страстно любите.

– Начни с этих. – Грей указал на разбросанные документы. – Я помогу.

Нет, она не заплачет. Возможно, она вообще никогда больше не заплачет.

– Мой отец был выдающимся человеком.

– Да, выдающимся, – ответил Грей. – Мы спорили о нем в Харроу, по ночам в комнате отдыха. О том, что он написал. О том, что он и другие сделали в Лионе. Читая его, я почти стал революционером.

Рядом с ней стояло тяжелое кресло, старое, потертое множеством шпионов, сидевших на нем. Для Грея и остальных эта комната была местом, где они могли беседовать, читать, забыть о своей работе. Эти знающие, ужасные люди привели ее сюда, чтобы окружить заботой и уничтожить ее.

– Трудно поверить, что мой отец был англичанином.

– Валлийцем.