«Нужно найти Джона, — подумала я, — он не должен уехать без меня».

Быстро натянув брюки цвета хаки и свободную белую рубашку, я вышла в коридор, чтобы найти номер 26. Как только я постучала, за деревянной дверью, покрытой растрескавшейся от жары и времени коричневой краской, послышался звук шагов, ржаво скрипнул замок, и дверь открылась. На пороге стоял Джон с помятым после сна лицом, припухшими веками и всклокоченной бородой.

— Доброе утро, — сонно проговорил он.

— Вы слышали про теракт?

— Да, нужно как можно скорее ехать в клинику.

— Я поеду с вами.

— Конечно, — Джон кивнул и посмотрел на часы, — сейчас пять тридцать утра, в шесть будьте готовы.

Я кивнула, отвернулась и быстрыми шагами направилась к своему номеру. Мои колени и руки тряслись, сердце колотилось как сумасшедшее, на лбу проступили капли пота.

«Нужно успокоиться, взять себя в руки, — твердила я, — нужно подумать о чём-то другом».

Со вчерашнего обеда я ничего не ела, но, как ни странно, голода не чувствовала. Тем не менее, решив хотя бы через силу затолкаться в себя немного сухофруктов, припасённых на всякий случай ещё в Минском аэропорту, я уселась на кровать, разорвала пакетик и принялась медленно жевать. Покончив со своим скудным завтраком, я умылась, причесалась и снова села на кровать. Было около пятидесяти минут шестого. Вдруг в дверь постучали.

— Анна, вы готовы? — это был Джон.

— Да, — нервно вскочив с кровати, крикнула я и быстро вышла в коридор.

Мы сели во вчерашний внедорожник, но сопровождали нас уже трое солдат. Один из них бросил в багажник пулемёт и, громко хлопнув дверцей, сел на переднее сидение. Мы ехали очень быстро, машина то и дело подскакивала на ухабах и рытвинах дороги, подбрасывая нас почти к самому потолку. Через несколько минут мы были возле клиники — невзрачного, обветшалого, изрешечённого пулями одноэтажного здания. Стены были выкрашены в салатовый цвет, окна казались чересчур маленькими и располагались сверху, ближе к крыше. Возле здания валялись битые кирпичи, осколки штукатурки и краски… здесь же было бесчисленное множество людей. Они лежали на носилках, стояли, сидели на земле, смирно ждали своей очереди или стонали, отчаянно призывая на помощь. Везде, куда ни глянь, была кровь, боль, слёзы и нечеловеческие страдания. На секунду я закрыла глаза, затем сжала кулаки и вышла из машины.

За первый час меня стошнило два или три раза, но со временем я научилась отключаться и ничего не чувствовать. Мы работали безостановочно до самого вечера, но количество раненых не уменьшалось. Они лежали на железных кроватях, на полу, в коридоре, прижимались к холодным, выкрашенным зелёной масляной краской стенам. Я старалась не думать о них, не думать о том, что произошло там, в паре километров от нас, не думать о том, что происходит там сейчас, иначе я сошла бы с ума. Каждые полчаса я поднимала голову и искала глазами Сашу, но его нигде не было. Я вновь возвращалась к разорванным, кровоточащим ранам и бесстрастно делала свою работу. К концу дня перед моими глазами плыли красно-зелёные круги, мне казалось, что я вот-вот потеряю сознание.

— Мисс, вам нужно отдохнуть, — сказал мне проходивший мимо чернокожий врач в белом халате, испачканном кровью от груди до самого подола. Он коснулся моей руки. — Вы слышите меня? Вам нужно выйти на воздух.

Я послушно, словно безвольное, затравленное животное, поднялась на ноги и вышла на улицу. Во дворе клиники людей стало значительно меньше, я с облегчением выдохнула и расслабилась.

В конце дороги показался внедорожник, он мчался на всей скорости, поднимая тучи невесомой жёлтой пыли, мотор гудел, рессоры жалобно скрипели. Как только он подъехал и остановился возле ворот, с переднего сиденья соскочил Марсель. Он бросился к входу и ошалело закричал стоящим там санитарам:

— Носилки, скорее! Волонтёр серьёзно ранен! Живее, живее, пошевеливайтесь!

Санитары скрылись в тёмном проёме дверей. Я бессознательно подалась к внедорожнику. В голове гулко стучала кровь. Вынесли носилки. Один из санитаров нечаянно зацепил меня плечом, я пошатнулась и чуть не упала. Дверца внедорожника открылась, на заднем сидении лежал человек, на нём были светлые брюки и голубая рубашка, рубашка была залита багровыми пятнами крови.

— Осторожнее! — кричал Марсель. — Переносите осторожно!

Санитары подхватили человека и аккуратно положили на носилки. Белокурая голова закачалась и замерла. Плотно сжатые побелевшие губы шевельнулись, веки вздрогнули и вновь плотно прикрыли глаза.

— Саша! О боже, нет! — из моей груди вырвался душераздирающий вопль. Я ринулась к носилкам, расталкивая санитаров. — Что с ним? — вопрошала я склонившегося над Сашей Марселя.

— Пулевое ранение в грудную клетку. Потерял слишком много крови.

— Как это произошло?

— Алекс снял бронежилет. Началась перестрелка.

Из моих глаз полились слёзы. Я склонилась над возлюбленным и горячо поцеловала его сухие губы. Он медленно открыл глаза и посмотрел на меня затуманенным взором.

— Аня, — прошептал он, — люблю тебя.

— Не прощайся! — требовала я. — Не смей со мной прощаться! Всё не может вот так закончиться!

— Не может, — проговорил Саша, еле шевеля пересохшими губами, — мы обязательно встретимся, если не здесь, то в раю.

— Я не верю в рай.

— Значит в следующей жизни.

Носилки подняли и понесли внутрь. Я сделала несколько шагов, следуя за ними.

— Люблю тебя, — проговорила я.

— Люблю… всегда, — услышала я слабый голос Саши.

Я просидела возле операционной всю ночь. Нестерпимая боль разъедала мои внутренности, обжигала глаза, пожирала разум. Я силой стискивала зубы, чтобы не закричать, я сжимала кулаки, и мои ногти впивались в кожу, оставляя на ладонях кровавые следы, я падала на колени и безостановочно рыдала, а когда слёзы высыхали, ходила из угла в угол, как запертый в клетку зверь, не находя себе места.

Когда начало светать, я вышла на улицу. Свежий воздух ударил мне в лёгкие. Я прикрыла глаза горячими красными веками и замерла. Невдалеке шумела листьями одинокая низкорослая пальма, и этот шелест показался мне таким тоскливым, пронзительным.

— Анна? — спросил голос за моей спиной.

— Да, — ответила я. Это был Марсель. Его лицо казалось усталым и измученным. Он положил руку мне на плечо и крепко, почти сочувственно его сжал.

— Алекс будет жить. Опасность позади. Он всё ещё очень слаб, но состояние стабильное.

От счастья у меня вновь брызнули слёзы. Я пожала его руку и рассмеялась. Он тоже улыбнулся и посмотрел на восход.

— Не устаю любоваться рассветом, — произнёс он, — я видел рассветы, наверное, уже сотню раз, но ни один из них не был похож на предыдущий.

— Вы правы. Для меня этот рассвет самый долгожданный, — ответила я.