Путники двигались по безводному плоскогорью, испещренному карстовыми провалами, одолеваемые голодом и жаждой. Чтобы как-нибудь обмануть себя, они стали жевать траву, сочную зеленую траву, но она не спасала от жажды, а лишь оставляла горечь во рту. Выбившись из сил, они все чаще останавливаясь на привал, спасаясь в тени от беспощадного солнца.

Вечером солнце закатилось за горизонт, стало быстро холодать и темнеть. Они нашли небольшой грот, и остановились на ночлег. Дневной переход без пищи и воды истощил их, у них не было чем развести костер. Наступила темнота, задул сильный ветер, стало очень холодно, нагретые за день камни быстро остывали. Они тесно прижались друг к другу на подстилке из травы, стараясь сохранить тепло своих тел. На рассвете холод стал нестерпимым, и они решили продолжить путь, уже не спрашивая Мару, сколько им еще идти.

— Если мы не найдем воду, то я не переживу этот день, — пожаловалась Беата кавалерию, и у того сжалось сердце от жалости. Но что он мог сделать с искалеченной, больной рукой, ко всему горевшей адским огнем? Травмированные пальцы почернели, рука не действовала, тело сотрясала лихорадка, и силы все больше покидали его.

Начался рассвет. Солнце взбиралось все выше и выше, согрев их теплом, постепенно переходя в убийственную жару. Они брели по безводному плоскогорью, словно в насмешку покрытому сочной травой, подобно привидениям, каждый шаг давался им с трудом. Вдруг Мара бросилась на землю, сделав знак своим спутникам последовать ее примеру, что те мгновенно сделали, свалившись без сил, как мешки с зерном. Мара подползла к ним и сообщила:

— Эти плоскогорья — прекрасные пастбища, татары называют их «яйлами». Я видела стадо овец и двух верховых пастухов — это татары. Я попробую добыть нам пищу, — и она уползла. Время бежало, а ее все не было, солнце все больше припекало, изгоняя остатки влаги из их и так обезвоженных тел. Наконец показалась усталая Мара, таща за собой связанного барашка с перемотанной мордой.

— Это наша еда и питье, — сообщила она. — Татары отогнали стадо в другое место, но надо соблюдать осторожность.

Она сделала ранку на шее барашка и припала к ней ртом, затем, с трудом оторвавшись, сделала приглашающий жест, прикрывая ранку пальцем. Беата, превозмогая отвращение, припала к ранке, и соленая теплая жидкость потекла ей в рот. Затем Беата уступила место кавалерию. Когда обескровленный барашек затих, Мара освежевала его. Им пришлось есть сырое мясо, которое было трудно прожевать, но оно подарило еще немного влаги. Немного подкрепившись, они продолжили путь, Беата заметила, что идти стало легче, да и жара казалась теперь не такой изматывающей. Хуже всего было кавалерию, у которого рука распухла еще больше. Его била лихорадка, лицо покрыл пот, а глаза блуждали где-то далеко, казалось еще немного и он отправится в беспамятство. Он уже не мог двигаться по прямой, а словно пьяный шел зигзагами, пока не упал. Падение привело его в сознание, и он поднялся до того, как Беата пришла к нему на помощь.

На протяжении всего пути Мара, всем своим видом показывала неприязнь к кавалерию, а тут предложила:

— Осталось совсем немного, но кавалерий больше не ходок. Дальше отправлюсь сама, так будет лучше и быстрее — вернусь я с помощью.

Мара помогла найти им убежище в карстовой воронке, и как раз вовремя — кавалерий совсем обессилел, впал в беспамятство и начал бредить от высокой температуры.

— Я скоро вернусь, — голос Мары был холоден, как лед. Затем она требовательно протянула руку. — Дай мне маску Орейлохе!

Беата без возражений достала и передала ей золотую маску, которую та приняла с благоговением. Кивнув, Мара ушла прочь, не оглядываясь. Беата лежала на камнях, глядя в потолок пещеры, шепча про себя молитву. Незаметно для себя она уснула. Проснулась она к вечеру, уже опустились сумерки. Рядом бредил кавалерий, вполголоса произнося:

— Беата! Беата!

А Мары все не было. Беата ласково положила руку на горячий лоб кавалерия, хотя бы этим стараясь облегчить его страдания. Она смотрела на его иссохшее, ставшее маленьким тело, и вспоминала, каким он был красавцем. Снаружи послышался шум, и Беата со страхом подумала о диких зверях, водившихся в этих местах. Но вместо зверей в грот вошел вооруженный мужчина, в меховой одежде, заросший бородой и длинными волосами, окинувший ее недобрым взглядом. Беата сжалась, и тут вспомнила о мече кавалерия, лежащего рядом с ним, протянула к нему руку, но тут из-за спины вошедшего выглянула женщина в черном, с полностью закрытым платком лицом, оставив лишь щели для глаз.

— Я вернулась! — Беата узнала голос Мары и обрадовалась. С ней были несколько крепких бородатых мужчин в одежде из овечьих шкур, с короткими копьями и луками. Они сделали импровизированные носилки, положили на них кавалерия, мечущегося в бреду. Беате надели на глаза черную повязку и тоже уложили на носилки. Вначале от передвижения рывками ей стало казаться, что ее вот-вот уронят, а потом она успокоилась, привыкла и заснула.

Проснулась Беата на ложе из шкур, укрытая толстым одеялом из овечьей шерсти. Она находилась в круглом, куполообразном каменном доме. Внутри горели глиняные светильники, пахло прогорклым жиром и еще каким-то странным — травяным — запахом. Посредине комнаты на помосте, покрытом белым полотном, лежал кавалерий, абсолютно голый, с раскинутыми крестообразно руками. Над ним стояла Мара, по-прежнему закутанная в черное, с занесенным обнаженным мечом в руке. Она что-то нараспев бормотала. Вдруг она с криком опустила меч на руку кавалерия. Брызнула кровь, и, отскочив, упала на пол отрубленная кисть. Беата в ужасе вскрикнула и вскочила, но Мара, не обращая на нее внимания, прижгла рану раскаленным лезвием кинжала и забинтовала изуродованную руку. Закончив, она подняла на Беату глаза:

— Надо было выбирать — рука или его жизнь. Я сделала выбор за него. Дня через два-три он поправится.

На ее груди, на массивной золотой цепи свисала маска богини Девы. Беата протянула к ней руку, но Мара, уклонившись, вышла из дому. Кавалерий лежал в беспамятстве на ложе, с закрытыми глазами, ко всему безучастный.

Как и обещала Мара, кавалерий пошел на поправку и через два дня смог встать на ноги. Несмотря на то, что Мара спасла ему жизнь, он ее избегал, а когда беседовал с Беатой, то смотрел так печально, что ей хотелось сразу заплакать. Однажды, в разговоре с ней он даже обмолвился: «Лучше бы я умер!»

Беата и кавалерий чувствовали в селении Мары не гостями, а пленниками. Им было запрещено отходить далеко от дома, где их приютили, а тем более за пределы селения. Местные жители уклонялись от вопросов, которые Беата задавала на греческом, а может, они их просто не понимали? Им приходилось довольствоваться общением только с Марой. И еще Беате казалось, что за ней незаметно постоянно наблюдают, ни на минуту не оставляя ее одну. Один раз ее позвали в большой дом, где сидело с десяток стариков. Беата почувствовала себя неловко под их взглядами, ее ни о чем не спрашивали, а только рассматривали и разговаривали между собой. У нее даже возникла ужасная мысль, что ее пытаются продать, и это собрались покупатели на ее тело. Старики, понаблюдав за ней и пообщавшись друг с другом на своем языке, вскоре отпустили ее, так и не задав ни одного вопроса. Беата поинтересовалась у Мары, когда она с кавалерием могут отправиться в путь, в родную Лигурию, как та обещала: