Однажды вечером, когда люди, закончив дела, собирались ужинать, зазвонил колокол.

Мужчины торопливо выскочили из-за стола, бросились к берегу.

Оська прибежал туда раньше всех и первым увидел, как милицейский катер ведет на буксире отремонтированные лодки.

— Принимайте, мужики, свое хозяйство! Как новенькие сделаны. Просмолены. И теперь сто лет служить будут, — снял лодки с буксира рыжеусый милиционер.

Гусев осмотрел лодки придирчиво. Подозвал мужиков, чтоб перевернутое днище глянуть. Простукал, осмотрел и спросил:

— А виновных нашли?

— Конечно. Они лодки привели в порядок и штраф уплатили.

— Чьи же они, кто? — спросил Оська торопливо.

— Да с рыбокомбината. Грузчики. Сказали, что перепутали наши лодки с совхозными. Да не поверили им. Теперь следствие ведется.

— А как их надыбали? — полюбопытствовал Оська.

— Этого я не знаю. К вам завтра следователь собирается. Вместе с нашим начальником. Может, они и расскажут вам. Сами. Наше дело — выполнить поручение. Вот мы и вернули вам лодки. Замечаний нет? — спросил, улыбаясь.

— Нет. Сделано нормально, — отозвался Шаман.

— Ремонтировалось под нашим постоянным контролем и проверкой, — ответил милиционер. И вскоре катер отчалил от берега, А ссыльные разговорились, с добром ли, иль с новой неприятностью приедут завтра следователь с начальником милиции?

Больше всех переживала Лидка. Она знала, что следователь снова станет допрашивать ее, задавать новые и повторять старые вопросы.

Баба устала от них, голова от боли разламывалась, гудела колоколом.

— Если с милицией едет, значит, меня заберут опять. Иначе, почему не один? Да, милиция церемониться не станет. Хотя, если б забрать меня, то хватило бы и простого милиционера. Зачем самому начальнику за мной ехать? Чтоб Оська не жаловался? Да плевал он на нас всех! Но тогда зачем ему приезжать?

Лешак понимал, что беспокоит его жену, и изо всех сил старался отвлечь от невеселых мыслей. И вечером, усадив ее рядом с собой, рассказывал Лидке, как он добывал золото на Колыме,

— Я еще смальства от деда слыхал, что раньше в России деньга золотой была. Да не с какого-то вшивого, а с червонного. Его на зуб проверяли. Но так и не подвезло мне царский золотой увидеть. Переносила меня мать. Запоздал я народиться. И успел лишь к медякам. А на них что купишь? Тут же пофартило, можно сказать, не только увидеть, но и в руках подержать. Но поначалу, заробел. Когда узнал, что делать стану. И вот, в тачке, которую я вез, чевой-то сверкнуло. Я туды — скок! Ухватился, аж ноги трясутся. Чую — руке мокро. Думаю, с переживаний взопрел. Глядь под ладонь, краем глаза. А к ней сопля прилипла, добытчика, что киркой породу долбил, внизу, в карьере. Отматюкал я его, обтер об штаны и покатился. А досада меня проняла, аж до сраки. И тут не подвезло. Цельный месяц я свою тачку, опосля того паскудства, не смотрел. Только всякие разговоры в бараке слышал, кому и как пофартило на нашем деле, — глотнул чай Оська и продолжил:

— Не в золоте счастье водится. То всей моей корявой судьбой доказано. И я бывалоче, в тачке самородки привозил. Ну и что с того? Они, как и прочее — в казну шли. А нас — шмонали, чтоб не то в карман, в пасть, иль в задницу, в башку чтобы не вбили думку про золото. Мне не на нем подвезло вовсе. Меня чаще иных колотили за брехливый язык. И тогда, к начальнику меня вызвали, хотели на дальний карьер угнать, за то, что при всех старшего охраны паскудой назвал. Вот и вознамерился проучить, — качнул головой Лешак, умолк ненадолго. А потом продолжил:

— На конце пятого года это стряслось. Лето стояло. Несвычное для Колымы. Сухое, теплое. И в тот день духота стояла такая, что дышать было нечем. А охрана, как с цепи сорвалась, орут оглашенно: «Живей!! Пошевеливайся! Бегом!» Ну я и не сдержался. Обозвал старшего. Меня из карьера за загривок и зуботычинами вперед себя охранники погнали. На пинки взяли. Их много, я — один. Сам стал не рад, что сорвалось. Привели в кабинет к начальнику, как нарушителя трудовой дисциплины, и требуют, чтоб меня даже не в шизо, а в волчий карьер насовсем законопатили. Волчьим его неспроста звали. Там, чуть зэк ослаб и норму переставал выполнять, его выводили из карьера, за каким волков водилось видимо- невидимо. И отходили шагов на полета. Не больше. Зверюги враз чуяли гостинец и тут же налетали на ослабевшего. В куски разносили его. А до того состояния довести человека — ума не надо. Жрать вовсе не давали. Таких, как я, туда сгоняли и волкам скармливали. Мы, конечно, прослышали о том карьере и боялись его. Кому охота сдохнуть на звериных клыках. Вот и я стою, а колени трясутся. Ну, думаю, пропал, низа понюшку табаку, за язык, кой с жопы вырос, — усмехнулся Лешак и заговорил дальше:

— Начальник сидит у окна открытого, ворот рубахи расстегнул. Жарко ему. И слушает охрану. На меня злые взгляды мечет. И уж бумагу взял, чтоб на волчий карьер меня списать. А тут гроза, как полыхнула молния! Все небо синим стало. Тучу пузатую разорвало на две части. В кабинете всякая пылинка видна стала. Я стою, от страха зубы стучат. Чую, мало на свете жить осталось. Охрана скалится. Радуется загодя. Но тут какой-то шарик влетел в открытое окно. Вплыл. Тихо так. Что кусочек солнца. Осколок его. Я не враз, но быстро допер, что это молния, ее кусок. И уж если она на что наткнется, хана всем будет. Увидели ее и охранники, и начальник зоны. Испугались, хуже моего. Мне-то едино сдохнуть. Но и им не сбежать. Эта молния — кара Божья, она как перст Господен. Ну, и стоим, дышать боимся. Враз все сравнялись: и они и я… А шарик плавает. У самого носа начальника прошел. Тот дыханье сдержал, потом, что водой умылся. Охрана, не то дышать, глазами моргать боится. Все белые, как мертвецы. И тихо так в кабинете стало, что на погосте. А я и думаю, вот и прислал мне Создатель избавленье от волчьих клыков. Чтоб поганой кончины не было. Тюкнется этот шарик мне в лоб, и все взлетим на небеса. И я, и они… И вдруг — так жить захотелось. Сам не знаю с чего. А на столе у начальника ножницы лежали. Я и вспомнил. Хвать их и швырнул за окно подальше. Шарик тот за ножницами и вылетел. Следом. Заземлился. Да как шарахнет там, где ножницы упали! Аж дом перетряхнуло до самой крыши. Стекла зазвенели. И все! Охрана и начальник не враз в себя пришли, не сразу поняли и поверили, что живы остались чудом. Кинулись к окну, там, внизу, воронка в земи, ровно снаряд разорвался. Ну, тут в кабинет всякие мудаки влетели, мол, что приключилось, узнать пришли. А у начальника, язык, ровно, отсох. Покуда не закурил, слова не мог вымолвить. Глаза к а лоб вылезли. Понял, что от него осталось бы, ткнись тот шарик куда-нибудь в его кабинете. Все знали, что это. Понимали, каждое движение опасно. Оно вызывает колебание воздуха, по которому тот шар двигался. А кому охота его к себе притянуть? Потому и дышать было опасно, — рассмеялся Лешак.

— Ну, а как с наказаньем? — напомнила баба.

— Начальнику та молния, видать, мозги прочистила. Когда закурил, дыханье к нему возвернулось. Глянул на охрану скривившись и как гаркнет: