– Передохни, друг Сдила! У меня и конюхи эдак не трудятся.

Мытник обернулся и выронил заступ из рук.

Перед ним стоял Данила Олексич в белой рубахе и таких же портах, в сапогах и полушубке нараспашку. В руках у купца были вилы.

– Не с тем орудием ты к навозу подступил, брат, – тем же язвительным голосом продолжил купец. – Тут вилами работать надо. Хотя тебе, княжескому мытнику, сие, наверно, невдомек.

Данила Олексич явно издевался над Сдилой Нилычем, который переминался с ноги на ногу в полнейшей растерянности.

– А ты – хват, Сдила! – купец восхищенно покачал головой. – Я-то думал, что ты ни рыба ни мясо. Теперь вижу, что ошибся. Жалею, что спьяну разболтал тебе про то, куда деньги свои спрятал. Ты ведь теперь не успокоишься, пока до них не доберешься. Чего доброго и меня пристукнешь ночью в дозоре, дабы я не служил тебе помехой.

– Да что ты! Что ты! – забормотал Сдила Нилыч и слегка попятился, увидев, что купец взял вилы наперевес. – Не нужны мне твои гривны, Данила. У меня и своих хватает!

– Чего тогда приперся сюда на ночь глядя? – с угрозой промолвил Данила Олексич. – Мунгалов ругаешь за их грабежи, а сам-то по ихней же дорожке идешь!

– Мне ведь сказали, что посекли тебя татары в битве на валу, друг Данила, – пролепетал Сдила Нилыч. – Вот я и подумал, коль перепрячу часть твоего серебра, то впоследствии дети твои благодарны мне будут. Ну, кто же гривны в навозной куче прячет?

– Так ты, заботясь о моих детях, надумал серебро мое умыкнуть! – усмехнулся Данила Олексич. – Золотое у тебя сердце, друг Сдила! С таким-то сердцем тебе прямая дорога в рай уготована!

– О чем это ты, друже? – забеспокоился мытник. – При чем тут рай? Я помирать покуда не собираюсь. Господь покуда бережет меня от сабель татарских.

– Прости, Сдила, но, видать, тебе на роду написано умереть не от сабли татарской…

Неоконченная фраза Данилы Олексича прозвучала как приговор.

Мытник по глазам купца догадался, что тот замыслил, поэтому он резким движением выхватил нож из-за голенища сапога.

Однако не менее проворен оказался и Данила Олексич. В следующий миг вилы пригвоздили мытника к бревенчатой стене конюшни.

Фетинья и Устинья случайно столкнулись на кладбище близ Вознесенской церкви. Первая хоронила мужа, убитого татарами во время недавней сечи на восточном валу, вторая погребала отца, павшего в тот же день при обороне южного вала Рязани.

Поскольку убитых и умерших от ран в Рязани хоронили по нескольку сотен каждый день, по этой причине священники проводили отпевание не в храмах, а прямо возле могильных ям.

Богатого купца и небогатого сапожника схоронили одинаково: завернутыми в грубый холст, в наскоро вырытой яме, куда помимо этих двух тел опустили еще троих смердов, нашедших свою погибель на том же восточном валу.

Ни Фетинья, ни Устинья не плакали, глядя на то, как женщины-землекопы засыпают землей и мерзлой глиной прах Ивора Бокшича и купца Нездилы. Обе не стали дожидаться, когда над могилой насыплют земляной холмик и поставят деревянный крест.

– Прими мое сочувствие, подруга, – сказала Устинья, удаляясь с кладбища вместе с Фетиньей. – Ивор Бокшич был хороший человек.

– Я тоже скорблю по твоему отцу, Устя, – промолвила Фетинья, взяв подругу за руку. – Твой отец всегда был приветлив со мной. Да уготовит ему Господь райские кущи!

– Куда ты теперь? – Устинья сбоку взглянула на Фетинью.

– На подворье женского монастыря, – ответила Фетинья. – Я там помогаю лекарям покалеченных ратников врачевать. Все монахини этим же делом заняты вместе с игуменьей. А ты куда?

– Я в войско вступила, – проговорила Устинья, – нахожусь в одной сотне с Кутушем. Он обучает меня стрелять из лука, владеть мечом и копьем. Буду мстить проклятым мунгалам за отца и брата!

– А где половчанка Аннушка? – поинтересовалась Фетинья.

– Дома под присмотром у моей матушки. – Устинья тяжело вздохнула: – Ташбек, отец Аннушки, привез ее в Рязань в надежде, что здесь-то его любимая дочь будет в безопасности. Однако ныне над всеми рязанцами смерть нависла. Как спасти Аннушку, ежели мунгалы в Рязань ворвутся, ума не приложу!

– Выстояла Рязань в осаде пять дней, выстоит и еще, – ободряюще промолвила Фетинья, – а там, глядишь, и помощь подойдет. Гонцы ведь к соседним князьям разосланы! Ингварь Игоревич должен прийти с дружиной из Чернигова! Братья Роман и Глеб Ингваревичи под Коломной войско собирают.

На перекрестке Большой и Успенской улиц две подруги расстались. Фетинья свернула в переулок, ведущий к подворью женского монастыря. Устинья направилась дальше по Большой улице, к своему дому.

По улицам Рязани расползались быстро сгущавшиеся сумерки.

После недавнего снегопада опять повеяло теплом, так что выпавший снег стал тяжелым и липким.

Устинья не прошла и полусотни шагов, как столкнулась с бежавшим ей навстречу Нежатой, приятелем ее покойного брата. Нежата был в кольчуге и шлеме, с мечом на поясе. От быстрого бега Нежата раскраснелся, как румяное яблоко.

– Что случилось? – окликнула юношу Устинья. – Куда спешишь сломя голову?

Нежата остановился.

– Татары выкатили на лед Оки свои камнеметы и частоколы на колесах, – промолвил он, тяжело дыша. – Не иначе, нехристи замышляют произвести ночной штурм или собираются обстрелять огненосными горшками западную стену Рязани. Воевода Твердислав повелел всем сотникам изготовить ратников к сече. Наша сотня уже почти вся собралась близ западной стены, а сотника нашего нигде нет. Вот бегу домой к Даниле Олексичу. Может, он дома отсыпается.

– Ой! Мне же тоже надо в воинскую справу облачаться и к месту сбора спешить! – воскликнула Устинья.

– У тебя сегодня были похороны отца, поэтому до утра можешь отдыхать, – сказал Нежата. – А я замолвлю за тебя словечко перед Данилой Олексичем.

– Не буду я дома сидеть! – решительно возразила Устинья. – Да и не устала я. До встречи на стене, Нежата!

Устинья припустила бегом по улице, отбросив свою длинную косу с груди на спину. Ее белая заячья шапочка мелькала в густых серых сумерках быстро удаляющимся светлым пятном.

Нежата постоял на месте, глядя вслед Устинье, затем поспешил дальше, к дому Данилы Олексича.

Юноше пришлось довольно долго грохотать рукоятью меча в ворота купеческого дома. Наконец ворота открыл сам Данила Олексич.

Выслушав из уст Нежаты распоряжение воеводы Твердислава, купец ворчливо обронил:

– Ни поспать, ни пожрать толком не дадут! Обожди меня во дворе, младень. Я живо соберусь!

В ожидании, покуда сотник выйдет из дому, Нежата нетерпеливо прохаживался по просторному двору от крыльца до распахнутых ворот конюшни и обратно. Внезапно Нежата обратил внимание на вилы, брошенные возле большой навозной кучи. Длинные зубья вил были окрашены свежей кровью. Тут же лежала лопата, с помощью которой только что кто-то сваливал в кучу навоз. Было видно, что навоз в спешке перекидали с одного места на другое. Комья навоза были разбросаны повсюду.