Жоам наконец дал возможность оставшимся в кузове солдатам и Балтазару выбраться из-под брезента. Водителя Сэма с мешком на голове и с руками, связанными за спиной, отправили на их место, в кузов.

Часа через три, вне всякой видимости от берегов, мы встретились с яхтой Мусафара. К этому времени наша команда здорово понервничала — из-за вездехода, стоящего на палубе, наше судно испытывало серьезный перегруз, да и остойчивость «Джерико» теперь оставляла желать лучшего — не раз и не два он страшно кренился то на один борт, то на другой, и нас спасло только то, что еще ночью волны наконец улеглись.

Наши суда пришвартовались друг к другу. Мусафара я не увидел, зато обратил внимание на знакомого парня в бурнусе и шляпе — он перебрался на палубу «Джерико» и заговорил с Жоамом. Долгих разговоров не последовало — американцев, упакованных примерно так же, как и водитель Сэм, либо с мешками на головах либо с завязанными глазами, выгрузили из кузова и, придерживая за локти, переправили на яхту. Те, ничего не видя, и не имея возможности балансировать руками, с трудом передвигались по зыбкой палубе и качающимся трапам. Обошлось без эксцессов. Никто не нырнул за борт, никто не попытался сбежать… Только когда женщина в зеленых шортах попыталась освободиться от мешка, Боол одернул этот мешок и резко, хотя и без излишней жестокости, поддал женщине пониже спины. Я отвернулся.

Затем мы причалили к берегу, с невероятными усилиями согнали (вернее, почти что сбросили) грузовик с палубы, и солдаты, словно не чувствующие усталости после тяжелой акции, приплясывая и горланя, устремились на аэродром. Там нас ждали наемники, которые, увидев грузовик, тоже принялись скакать и вопить.

Жоам разрешил расслабляться. Негры, еще третьего дня состряпавшие самогонный аппарат и испытавшие его действие, пустились в веселье. Командирам было выдано последнее виски. Лишь трое солдат из Тонга-Со не приняли участие в стихийном празднике. Этих Жоам отобрал еще накануне. Заявив, что в ночной поход через Конго пойдут другие, Алварес приказал им выспаться, потому что они поедут за пятьсот километров и должны будут вернуться как можно скорее. Срок — максимум трое суток. Лучше — двое, хотя, принимая во внимание состояние дороги и необходимость остановки в Тонга-Со, трудно требовать практически невыполнимого.

В общем, излишне говорить, что к вечеру я уже не мог сказать ни «мама», ни «Жоам». Я сожрал как минимум две бутылки сорокаградусного — по крайней мере, в моей памяти остались именно столько, а после этого я еще долго сидел в кантине и шарахался затем по аэродрому. Майк несколько раз пытался вызвать меня на разговор, но у него ничего не получилось: после того, как я несколько раз назвал его Линдой и на коленях попросил прощения, Новински отстал.

А наутро Майк и Балтазар, на ходу похмеляясь, понеслись к Жоаму с тревожным известием: у Энди лихорадка, жар и бред. Меня перетащили в импровизированный лазарет, где все еще лежали двое с переломами ног, выдали лошадиную дозу хинина и аспирина. А негру-санитару было велено периодически поливать мою голову охлажденной водой; с одной стороны не самая безопасная процедура, но с другой — если температура перевалит за сорок один, мозги могут свариться, а это всем понятно к чему приведет.

К полудню я немного пришел в себя, но лучше бы не приходил, наверное: к лихорадке примешалось вчерашнее отравление скверным пойлом, а депрессия была такой, что легче застрелиться. Но к вечеру жар снова вырубил меня до беспамятства, и лишь к следующему утру я оказался в состоянии подниматься с койки и хлебать воду.

Жоам и Майк убедились, что со мной все идет по плану, заставили принять полстакана виски (Майк не был уверен в правильности методов лечения, но с Жоамом спорить бесполезно) и оставили дремать в одиночестве, перетащив от солдат с переломами в другое помещение.

А вечером лихорадка вернулась, правда, уже не такая жестокая, как прежде. Часов в шесть из-за двери лазарета донесся чей-то голос: «Энди, там от Мусафара к тебе пришли!»

Недоумевая, кто бы это мог быть, я приподнялся на подушке (набитый кошмой джутовый мешок), и испытал что-то похожее на шок, когда увидел вошедшего посетителя: в дверях появилась Линда Шелликэт.

— Привет, — сказала она без тени улыбки.

— Привет, — ответил я, глупо, наверное, таращась на нее.

Линда села на табурет рядом с койкой. Сейчас на ней была более скромная одежда — легкая куртка, застегнутая на все пуговицы, брюки…

— Как ты здесь оказалась? — спросил я. А что я еще мог спросить?

— Мусафар отпустил ненадолго. Он сейчас через своих людей в Штатах пытается организовать получение выкупа. Но он глуп. Ему конец — с американцами нельзя так поступать.

— Я понимаю.

— Тогда почему ты так поступил? Почему ты продал нас этим пиратам? Почему нас похитили африканские бандиты?

— Ваша экспедиция была обречена в любом случае, — сказал я. — Если бы я не сделал ничего, эти люди все равно бы пришли и попытались сами скрутить всех вас. Вы стали бы сопротивляться, и без жертв тогда не обойтись.

— А разве ты не мог сделать так, чтобы они ушли обратно, ничего не делая нам?.. Только не лги, не надо…

— Мог, — с трудом сознался я. — Но при этом погибло бы множество людей — вот этих африканцев. Среди них мои друзья, которых я просто предал бы в таком случае. В нашем лагере возник бы бунт с кровавой дракой. На разборки приехал бы обманутый пиратский главарь, у которого здесь целый флот. Наконец, не состоялось бы дело, ради которого мы собрались…

— А ты уверен, что эти африканцы друзья тебе?

— Это ты от обиды так говоришь. Они лечили меня, когда я падал от приступов малярии, и тащили меня, когда я не мог идти под ливнем.

— Я больше чем обиделась. Хотя я ничего не имею против них. И все же, если бы ты дал им сигнал уходить, было бы лучше для всех!

— Линда, я не понимаю тебя…

— Вы затеяли революцию, если я правильно поняла твои намеки? Так знай: все революции заканчиваются одинаково: кровью мирных жителей. И их погибнет больше, чем погибло бы этих бандитов и наемников, которые привыкли рисковать собой и продавать свою шкуру тем, кто подороже заплатит. Солдат — всегда солдат, и он готов к тому, что завтра может не увидеть рассвет… А я не солдат, Энди! Я просто женщина.

— Линда…

— Они бы ушли, не зная, что случилось с тобой… Понятно, что нашу работу и так скоро пришлось бы свернуть, но ты мог бы остаться со мной до отъезда. И нам ни к чему даже было планировать общее будущее. Хотя бы потому, что ты из другой страны, и я не знаю, кто ждет тебя дома.

— Линда…

— Но если бы ты дал солдатам сигнал уходить, ты по крайней мере не предал бы меня, причем буквально через несколько минут после того, как ворвался в мою жизнь и разбудил во мне женщину…

— Подожди, Линда…

— Я ухожу, прощай. — Шелликэт встала. — Мне больше не хочется с тобой ни о чем говорить. И постарайся не вспоминать обо мне. А я справлюсь со своими проблемами.