— Позор совету и императору!

— Босацу разгневаны! Сигэмори закричал в ответ:

— Возвращайтесь к себе в храмы! Не пристало инокам так себя вести! Вам бы молиться о мире, а не грозить войной! — Однако он уже понял, что протестующие вопли монахов заглушат любые слова. Испустив тяжкий вздох, Сигэмори поднял руку — знак боевой готовности лучникам за стеной. Убедившись, что все его видят, он рубанул ладонью по воздуху:

— Хадзимэ[54]!

Сотни стрел взвились высоко вверх и прибойной волной обрушились на сбитую людскую массу. Их зловещее гудение мешалось с криками раненых монахов, поскольку даже тупые стрелы могли причинить увечье, вонзаясь в незащищенную плоть. Многие пололи после этого залпа, и все же толпа не разошлась. Из пущенных в ответ легких копий и стрел большая часть ударялась в дворцовую стену, а если и перелетала ее, отскакивала от доспехов лучников Тайра, не нанося вреда.

— Зарядить боевые! — скомандовал Сигэмори.

Сотни пар рук потянулись к колчанам, извлекая острые стрелы со стальными наконечниками. Сигэмори надеялся, что осаждающие тоже услышат его и решат разойтись, но те продолжали стоять, прибившись к стене и ропща на императора, удерживаемые не то гневом, не то боязнью прослыть трусами.

Сигэмори вновь поднял руку, оглядывая монахов со смесью жалости и восхищения…

— Ваша святость, я принес новости, как вы просили, — произнес стриженный в кружок мальчуган, склоняясь перед престарелым иноком-советником Сайко.

— Ну так рассказывай, — отозвался тот, потирая руки.

— Монахи Энрякудзи подступили ко дворцу императора и, кажется, готовятся к битве.

— Отлично. Молодец, справился, — сказал Сайко и дал мальчику крошечный мешочек с несколькими крупицами золота. — Ступай и продолжи слежку, а потом известишь нас о ходе сражения.

— Хай, ваша святость. — Паренек поклонился, выбежал во двор и припустил вниз по холму, на котором стоял охотничий ломик.

Сайко поднялся, на время позабыв о ломоте в костях, и направился к старшему советнику Нарптике, поджидавшему на веранде. Оттуда открывался чудный вид на долину Хэйан-Кё. Несмотря на то что до столицы было рукой подать, ничто, кроме облачка пыли на севере, не указывало на происходившую там битву.

— Началось, — вымолвил Сайко.

— Все равно не пойму, — проворчал Наритика. — Зачем вам понадобилось втягивать в это монахов Энрякудзи? Они ненадежны и непредсказуемы!

— Стоячей водой и тростинки не сдвинешь, а бурный поток можно использовать, направив в нужное русло.

— Надеюсь, ваше русло достаточно глубоко, — заметил Наритика. — А то как бы берега не размыло.

Сайко улыбнулся. Наритике было явно не по себе, как всегда в его присутствии, и это радовало.

— Не бойтесь, советник. Нас направляют великие силы.

— Так и должно быть. Хотя мне все еще невдомек, как вам удалось обратить гнев монахов на Такакуру вместо государя-инока. Ведь это ваш сын повинен в разорении храма земли Kara, а также Го-Сиракава, который устроил его туда наместником.

Сайко лишь улыбнулся:

— Истинно босацу мне благоволят. Однако мне непонятно ваше недовольство. Не вы ли явились ко мне, когда вас обошли повышением в военачальники Правой стражи из-за того, что чин этот перешел бесталанному Тайра Мунэмори? Не я ли призвал сотню монахов в Явате семь дней кряду читать Великую сутру Высшей Мудрости, призывая на вас покровительство Хатимана?

— А на третий день, — возразил Наритика, — к святилищу слетелись три белых голубя и заклевали друг друга насмерть. Это знамение Хатимана так взволновало монахов, что те сразу прервали молебен.

Сайко вяло отмахнулся:

— Неизвестно, что предвещало это знамение. Может, внутреннюю распрю среди Минамото или грядущую войну, о чем мы уже знаем и к чему готовимся. Вдобавок не я ли направил в храм Камо чародея-отшельника сто дней заклинать демона Да-кини служить вам?

— Да, он устроил алтарь в дупле огромной криптомерии, которую потом поразила молния. Другие жрецы отыскали его и с побоями выгнали.

— Случается. Что поделаешь, — отозвался Сайко.

— Я уже опасаюсь, ваша святость, — произнес Наритика, с трудом сохраняя спокойный тон, — что боги неблагосклонны к нашей затее. Мое упование сломить Тайра прежде, нежели видения Рокухары станут явью, кажется мне теперь несбыточной мечтой.

— Не падайте духом, советник, — подбодрил его Сайко. — Верьте: все идет, как и было задумано.

— Надеюсь, вы правы, — ответил Наритика, взглянув на него со страхом и гневом. — Ради нашего же блага.

Он еще раз посмотрел на город и, ковыляя, побрел в другую часть дома.

Сайко удалился в крошечный закуток, примыкавший к комнате. Там, в полутьме, он достал из рукава палочку благовоний и, разведя в жаровне огонь, поставил куриться. Над жаровней поднялось плотное облачко дыма. Сайко пропел несколько слов. Среди дыма возникло лицо — высохшее, с запавшими глазами. Монах поклонился:

— Уже началось, о Темный владыка.

Сигэмори снова махнул рукой, рявкнув «Хадзимэ!». Из-за дворцовой стены смертоносным дождем полетели сотни боевых стрел. Лучникам Сигэмори сноровки было не занимать, хотя на таком расстоянии это едва ли что-то меняло. Монахи стояли такой сбитой массой, что каждый снаряд попадал в цель. Толпа вмиг ощетинилась торчащими стрелами — кому пронзило глаз, кому грудь, кому горло. Отовсюду хлынула кровь, потекла на мостовую. Песнопения сменились воплями боли и ужаса. Чернецы один за другим оседали на землю, а их соратники склонялись над ними — оказать помощь либо прекратить мучения.

Сигэмори это отнюдь не занимало. Все равно что бить птиц, уже согнанных в клетку. Он в третий раз поднял руку, и в третий раз его люди вынули из колчанов стрелы и зарядили луки.

Теперь уже монахи замец-или его жесты и, вопя, метнулись к боковым проулкам. Многих в давке помяли. Кто-то пытался тащить раненых собратьев, но остальных бросили умирать.

— Открыть ворота! — скомандовал Сигэмори. — Внести убитых и раненых. Придворные лекари позаботятся о тех, кому нужна помощь, и стража, быть может, захочет их допросить.

Невесело прокричав победу, лучники ушли от стены к воротам Тайкэнмон. Сигэмори смотрел поверх россыпи тел. Большинство погибших, казалось, составляли ученые монахи — блед-нокожие, хрупкие. Ему стало тошно от осознания того, сколько знаний и мудрости с ними погибло.

Сигэмори заметил, что даже священные ковчеги остались лежать на земле — так отчаянно было бегство монахов. И тут он увидел кое-что, отчего не на шутку встревожился. Несколько стрел торчали из самих ковчегов. Напасть на такую святыню считалось еще худшим проступком, нежели осквернение святилища, которому она принадлежала, — как если бы кто замахнулся на само божество или босацу. Воины Сигэмори были превосходными стрелками, да и не могло быть промашки на таком расстоянии. К счастью, каждый помечал свои стрелы особенным оперением, чтобы после битвы вернее определить лучшего. Что ж, тем проще будет найти виновников кощунства.