Дом для иммигрантов резко выделялся среди прочих. Бетонные этажи, наружные лестницы, наверняка самая низкая плата. Газон перед домом заменяли две огромные кучи хлама, в которых Тойер, чье восприятие от нервного напряжения сузилось до диаметра мишени, разглядел новый матрас.

Из дома слышались крики. Полицейские вытащили оружие. Ильдирим пыталась нащупать в сумочке газовый баллончик, но схватила антиастматический кортизон.

Из окна соседнего дома кто-то крикнул старческой фистулой, что там, у иностранцев, кто-то стрелял.

— Только в крайнем случае, — тихо предупредил Тойер и в отчаянии снял пистолет с предохранителя — впервые за тридцать лет.

Дверь была лишь притворена. Лестничный колодец скорее напоминал запущенный гараж, чем человеческое жилье. Навстречу выбежал, маленький мальчишка, застыл на секунду, уставившись на оружие, и с воплем бросился прочь.

— Мы из полиции! — проревел Тойер. — Мы идем на помощь.

Они бессмысленно торопились наверх, не зная толком, где должны искать, но людям инстинктивно всегда хочется быть наверху, а не внизу. Несколько подростков бежали к ним по одному из наружных коридоров. С ножами. Больше сквозь грязную стеклянную дверь ничего нельзя было разобрать.

— Полиция! — нестройно крикнули Тойер и его люди. — Успокойтесь!

Двое повернули, но один, с глазами, будто теннисные мячи, распахнул дверь и занес свой кинжал, старинный, как у мадам Баттерфляй.

— Ведь ему нет и семнадцати, — участливо пробормотал Хафнер и вырубил мальчишку.

Внезапно на лестнице вспыхнуло пламя.

— Они бросают вниз горящую туалетную бумагу! — закричал Лейдиг и оттащил Ильдирим в сторону; если не считать семейных уз, это оказался до сей поры его самый энергичный контакт с противоположным полом.

— Вообще-то что вы здесь делаете? — набросился Тойер на прокурора. — Вам следовало остаться в машине.

В душе Ильдирим согласилась с ним, но дерзко показала язык.

Безумие делало порой странные паузы, но почему бы безумию и не быть странным?

Штерн огляделся в бетонном колодце:

— Если мы тут начнем стрелять, нас прикончат собственные пули.

Сверху кто-то отдавал команды, спокойно, но решительно. Потом раздались шаги, много шагов, медленных и твердых, почти военных.

— Теперь они шутить не станут, — тихо пробормотал Тойер и ужасно испугался.

К ним подошли, по меньшей мере, двадцать мужчин. Было видно, что они к подобным ситуациям привыкли больше, чем та пятерка, которая почти с мольбой собиралась объяснить им цель своей миссии. Слуги государства отступили на наружную площадку.

— Почему оружие? У полиции оружие и форма. Вы хулиганы. Наци? Ты не полиция. — Пожилой мужчина, говоривший твердым голосом, стоял в первом ряду.

— Криминальная полиция никогда не носит форму, — с жаром сообщил Лейдиг, — к оружию это не…

— Господи, не читай ему лекцию, — прошипел его шеф.

— Кто-то стрелять. Где теперь? — спросил старик.

— Это мы и хотим знать! Где женщина? — с отчаяньем воскликнул Тойер.

Во время этого напряженного разговора Ильдирим перегнулась через перила, чтобы прикинуть, можно ли спрыгнуть в случае чего.

— Она там внизу, — прохрипела девушка, борясь с надвигавшимся приступом астмы. — С уборщицей.

Тойер подошел к старику. Встреть он его где-нибудь на улице, то, возможно, и спросил бы, не помочь ли ему нести сумку.

— Плохая баба! — в отчаянии крикнул он и потыкал пальцем вниз.

Лицо старика побагровело.

— Баба умер. Босния. Нике баба. Серб убить баба, ты мудак! — Он пролаял приказ, и все оружие направилось на пятерых полицейских, которые теперь по-детски прижались друг к другу.

— Вам нельзя носить оружие, это незаконно! — прохрипела Ильдирим. — Идиоты, выучите немецкий!

Тойер схватил прокурора за плечи и потряс словно яблоню.

— Хорошая баба! — крикнул он. — Там внизу — плохая баба!

Один из мужчин сказал что-то старику, и лицо того снова приобрело человеческий цвет.

— Может, он наконец-то сообразит? — шепнул Лейдиг. — Я, честно, не хочу умирать.

Сербы немного отошли в нерешительности, свои пугачи они опустили вниз, словно увядшие цветы.

— Боже, что теперь творится в лестничном колодце! — простонал Тойер.

Все полыхало. Огонь перекинулся на кучу мусора. Все, кто еще за считанные секунды до этого готов был открыть бессмысленную пальбу, притихли и смотрели вниз.

— Картину! Немедленно! — раздался внизу голос профессорши. — Или я буду стрелять. Только уже не в воздух. Отдай картину, глупая корова!

— Картина Зундерманн. — Голос уборщицы звучал твердо. — Ты никс картина. Мой сын тебя убить.

Водосточная труба проходила в добром метре от края балкона. Метр пустоты — это много, но Хафнер все-таки прыгнул и ухватился за жестяной водосток. Увы, труба в тот же момент отошла от стены и качнулась под тяжестью обнимавшего ее храброго полицейского.

— Все, бросаю пить! — крикнул он сдавленным голосом.

— Чем же проклятые строители ее прикрепили? — простонал Тойер. — Слюнями, что ли?

Потом труба отломилась — впрочем, так, что сбросила Хафнера на нижний балкон. Краткую вечность, или долгие секунды, никто ничего не слышал.

Потом раздался голос Хафнера.

— Все! Готово! Я вырубил ее, — и уже тише он добавил: — Плохую бабу.

К полуночи все было позади, и они могли уезжать. Горящий мусор потушили. Прагматичная архитектура дома проявила свой положительный побочный эффект — большой пожар был там просто невозможен. Синие мигающие огни всевозможного спецтранспорта, от полиции до пожарных, придали этому месту магический оттенок — было похоже на летнюю тусовку полтергейстов. Роль садовых сверчков исполнили пищалки аппаратов спецсвязи.

Была мягкая весенняя ночь, часы показывали пять минут первого, 4 апреля 2001 года. Профессоршу и молодого любителя кинжалов с легкими ранениями передали в ведение мангеймских коллег, которые теперь значительно приветливей относились к гейдельбержцам. Один из них как раз убирал охотничье ружье профессорши. Также было конфисковано большое количество нелегального огнестрельного оружия и составлено много протоколов.

Какая-то семья рыдала на ступеньках дома. Им и многим другим грозила высылка из страны.

Хафнер пристроился на краешке тротуара и пил третью банку пива. Старик, который еще недавно собирался всех перестрелять, с виноватым видом приносил добавку. Все принимали это как должное.

— Пожалуй, теперь мы можем и распрощаться, — заметил Тойер. — Остальное доделаем завтра. Все, поехали.