— Но разве вам не могут прийти на помощь из Джелалабада, черт побери? — говорю я.

— Думаю, у них своих забот по горло, сэр, — отвечает он, тряхнув головой. — Они смогут продержаться порядочное время: старый Боб Сэйл — я хотел сказать, генерал Сэйл — не беспокоится насчет этого. Но устраивать ради нас вылазку — это другое дело.

— Бог мой, — возопил я. — Из огня да в полымя!

Сержант уставился на меня, но я не стал вдаваться в пояснения. Этому, казалось, не будет конца: какой-то злой гений преследует меня по всему Афганистану и намерен, видимо, допечь окончательно. Проделать такой путь — и вот вам, нет даже и намека на безопасность! В углу комнаты лежал соломенный матрас, я подошел и завалился на него. Моя спина горела, я был едва жив от усталости — и заперт в этом чертовом форте. Я выругался и заплакал, уткнув лицо в солому, не беря в расчет, что обо мне подумают.

Я слышал, как они — Хадсон и сержант, болтают о чем-то, потом голос последнего произнес: «Ей-ей, разрази меня гром, но он какой-то странный!». И они, должно быть, вышли наружу, поскольку я их больше не слышал. Я лежал и, видимо, провалился в сон от усталости, так как, открыв глаза, обнаружил, что уже стемнело. Снаружи до меня доносились голоса сипаев, но я не вышел. Отпив из стоявшей на столе кружки глоток воды, я снова лег и проспал до утра.

Кое-кто из вас, может быть, станет воздымать в ужасе руки при мысли, что королевский офицер способен вести себя так, да еще перед солдатами. Отвечу — я сразу предупредил, что являюсь подлецом и трусом, и никем более, и никогда не стану изображать героя, если в этом нет смысла. А сейчас смысла не было. Может быть, от ужаса я впал в те дни в своего рода забытье — Афганистан, позвольте вам заметить, — это вовсе не праздничный пикник — и лежа в башне, прислушиваясь к треску выстрелов и крикам осаждающих, я потерял интерес ко всем условностям. Пусть думают, что хотят — всех нас скоро вырежут, а трупу нет дела, кто какого о нем мнения.

Но условности, похоже, еще волновали сержанта Хадсона. Именно он разбудил меня следующим утром. Сержант был весь в грязи, в порванном мундире, с взъерошенными волосами, падающими на глаза, под которыми набухли синие мешки.

— Как вы, сэр? — поинтересовался он.

— Отвратительно, — говорю я. — Спина горит. Боюсь, на какое-то время от меня будет не много проку, Хадсон.

— Так, сэр, — говорит он. — Дайте-ка взгляну на вашу спину.

Я со стоном перевернулся на живот.

— Не так уж плохо, — заявляет он. — Кожа рассечена только тут и вот тут, и не слишком сильно. Что до остального, то почти все зажило. — Он помолчал немного. — Тут такие дела сэр…. У нас на счету каждый мушкет. Сангары к утру еще приблизились, и ниггеров становится все больше. Похоже, нас ждет форменное сражение, сэр.

— Сожалею, Хадсон, — отвечаю я слабым голосом. Ты же знаешь, что если бы я мог… Но пока моя спина в таком состоянии, я не в силах. Думаю, у меня что-то сломано внутри.

Он посмотрел на меня.

— Да, сэр, — говорит он наконец. — Похоже, так и есть. — Потом он молча повернулся и вышел.

Когда до меня дошло, о чем он подумал, я вспыхнул, чуть не вскочил с матраса и не бросился за ним. Но я этого не сделал, так как в следующий миг на парапетах раздались крики и мушкетная пальба. Сержант Уэллс орал, отдавая приказы, но сильнее всего в моих ушах отдавались леденящие кровь вопли гази, и я понял, что они пошли на приступ. Это было выше моих сил: я лежал на матрасе, вслушиваясь в звуки битвы, бушевавшей снаружи. Казалось, она будет бесконечной, и я готов был в любой момент услышать военный клич афганцев во дворе, топот ног и увидеть в дверях этот бородатый ужас, размахивающий хайберскими ножами. Мне оставалось только молить Бога, чтобы они прикончили меня быстро.

Возможно, в тот момент у меня и впрямь было что-то вроде шока или лихорадки, хотя и сомневаюсь в этом. Уверен, что единственной причиной, затмившей мой разум, являлся самый обычный страх. У меня не было ни малейшего представления о том, сколько длился бой, когда закончился этот и начался следующий приступ, я даже не представлял, сколько дней и ночей прошло с того времени. Я даже не помню, как пил и ел (но, полагаю, что все-таки ел и пил), ни даже того, как справлял естественные надобности. Кстати, должен заметить, что из страха я не делал одну вещь — не пачкал штанов. Хотя близко к этому подходило пару раз, вынужден признать. При Балаклаве, например, когда я скакал вместе с Легкой бригадой — помните, как Джордж Пэджет[42]покуривал сигару всю дорогу до орудийных позиций? У меня же всю дорогу до позиций кишечник то и дело давал слабину, хорошо хоть в нем ничего не было, кроме ветров, поскольку я ничего не ел несколько дней.

В этом форте, дойдя до крайнего своего предела, я, похоже, совершенно отрешился от реальности — delirium funkens[43]полностью овладели мной. Знаю, что ко мне приходил Хадсон, разговаривал со мной, но о чем — не помню, за исключением нескольких отрывочных предложений, и то ближе к концу. Припоминаю, как он рассказал мне о гибели Уэллса, а я ответил ему: «Какое несчастье, Боже мой. Он сильно страдал?» Что до прочего, то моменты пробуждения воспринимались мной менее реально, чем галлюцинации, а вот те казались уж очень живыми. Я снова был в темнице с Гюль-Шахом и Нариман. Гюль смеялся надо мной, потом его сменял Бернье с пистолетом в руке, а за ним Эльфи-бей, говорящий: «Мы должны отрезать вам все органы, Флэшмен. Боюсь, что тут ничем нельзя помочь. Я пошлю депешу сэру Уильяму». Глаза Нариман становятся все больше и больше, и вдруг я вижу их на лице Элспет. Элспет улыбается, она прекрасна, но, в свою очередь, превращается в Арнольда, угрожающего выпороть меня за невыученные уроки. «Бедный мальчик, я умываю руки: тебе придется сегодня же отправиться к моему рву со змеями и карликами», — говорит он. Доктор протягивает руку, хватает меня за плечо, его глаза жгут меня, как угли, а пальцы впиваются мне в кожу; я кричу, пытаюсь освободиться, и обнаруживаю, что цепляюсь за пальцы Хадсона, склонившегося над моим матрасом.

— Сэр, — говорит он. — Вам надо подниматься.

— Сколько сейчас времени, — говорю я. — И чего тебе надо? Оставьте меня. Разве вы не можете оставить больного человека в покое, черт вас побери!

— Так не пойдет, сэр. Вы не можете оставаться здесь больше. Вы должны встать и идти за мной.

Я посоветовал ему убираться к дьяволу, а он вдруг наклонился и схватил меня за плечи.

— А ну вставай! — зарычал он. И я заметил, что лицо его сильно исхудало и заострилось с момента нашей последней встречи. На нем застыло выражение свирепости, как у дикого животного. — Вставай! Ты королевский офицер, черт побери, а так себя ведешь! Ты не болен, мистер Флэшмен Великолепный, ты просто слабак! Отсюда все твои болезни! Но ты встанешь и будешь похож на человека, даже если не являешься таковым! — И он принялся стаскивать меня с матраса.