– Мы присланы депутатами от наших корпусов для того, чтобы испросить позволения придти на площадь сражаться в рядах ваших, – говорил, запыхавшись, один из них…

– Благодарите своих товарищей за благородное намерение и поберегите себя для будущих подвигов, – я ответил им серьезно и они удалились».

Есть еще одно указание на сочувствие кадет и гардемарин декабристам. При первом посещении Николаем I Морского корпуса на его приветствие: «здорово дети», кадеты отвечали молчанием, а в коридоре, по которому царь проходил в столовый зал, они поставили миниатюрную виселицу с пятью повешенными мышами.

С другой стороны, из воспоминаний дочери адмирала Мордвинова, что когда 14 декабря «вдруг мы услышали шум на улице, бросились к окну и увидели идущих в беспорядке солдат экипажа-гвардии, которых вел офицер с обнаженною саблею и, оборачиваясь беспрестанно к ним, говорил с большим жаром», то адмирал Мордвинов уже велел заложить карету и послал сказать сыну, чтобы тот ехал с ним во дворец; когда Государь в опасности, наш долг быть при нем. Рылеев определенно показал на следствии, что «особаго морского общества не существовало». Правда, Рылеев надеялся при посредстве братьев Бестужевых и Торсона создать отделение Общества в Кронштадте. Однако морские офицеры отговорили Рылеева, утверждая, что этот план неосуществим. После совместной с ними поездки в Кронштадт Рылеев и лично убедился, что там нет благоприятной почвы для развития деятельности Тайного общества. Как говорил Торсон, «старшие офицеры ни один не примет участия, что ни ему, ни Бестужеву повиноваться никто не будет, что рядовые всегда скорее послушают старших офицеров… составлять общество между моряками не буду».

И.М. Троицкий, автор вступительной статьи к «Статьям и письмам» Н. Бестужева, замечает, что чрезвычайно интересна попытка Рылеева получить опорную почву во флоте, как он говорит, первой и наименее аристократической части офицерства, тесными нитями связанной с такими буржуазными организациями, как Российско-Американская компания». В свете замечаний Торсона и отказа Рылеева от образования отделения Общества в Кронштадте это суждение кажется малообоснованным. Неверно и то, что флотское офицерство было «наименее аристократичною частью офицерства». По сравнению с армейскими офицерами, моряки были скорее более, чем менее «аристократичными», если это понятие вообще допустимо при рассмотрении вопроса о российском служилом дворянстве. Попытка историка-марксиста подвести классовое основание под факт участия некоторых флотских офицеров в Тайном обществе неубедительна.

При неполном изучении материалов затруднительно предложить вполне обоснованное объяснение этому участию. Во всяком случае обследование списка осужденных участников декабрьского восстания в связи со свидетельством мемуаров Завалишина, Беляева и других декабристов заставляет думать, что главное ядро осужденных моряков – офицеры Гвардейского экипажа – приняли участие в движении главным образом потому, что они находились под влиянием исключительно сильной личности – Завалишина, а также непосредственной связи Арбузова с Рылеевым и энергичному вмешательству Н. Бестужева в самый день восстания.

Офицеры Гвардейского экипажа, проживая в Петербурге, находились в постоянном общении с офицерами гвардии и имели знакомство и связи в петербургском обществе. Это общение создало в них настроения, отличные от господствовавших среди флотских офицеров Кронштадта. Настроение офицеров Семеновского, Финляндского и других оппозиционно настроенных полков гвардии передавалось и им.

Роль семьи Бестужевых во всех этих событиях также очень значительна. Однако, насколько можно судить, Н. Бестужев втянулся и в масонство, и в Тайное общество не потому, что был моряком, а потому, что происходил из Петербургской семьи, прочно связанной с интеллигенцией столицы. Даже масонская ложа Избранного Михаила, к которой он принадлежал, была интеллигентской, а не военной. Торсон втянулся в движение в результате служебных разочарований.

Можно думать, что в конце царствования Александра I флотское офицерство было недовольно правительством, но от недовольства, вызванного, вероятно, в значительной степени развалом флота, до революции еще далеко. Поэтому-то Рылеев и не мог найти себе поддержки в Кронштадте.

После этого неполного исследования материала по флотскому офицерству начала XIX века пора вернуться к гоголевскому лейтенанту и посмотреть, каким он представляется на основании этого разбора.

Через дымку завесы столетия, отделяющего нас от времен Сенявина, мы видим Балтазара Балтазаровича (персонаж пьесы Н. Гоголя «Женитьба» – ЯШ.) не в кривом зеркале гоголевского юмора, а таким, каким он был на самом деле. В стареньком скромном зеленом мундире с белыми выпушками, сшитом корабельным парусником, в порыжелой шляпе, стоит он на пушке наветренных шханец, с рупором в руке, внимательно вглядываясь в штормовые облака на горизонте. Временами он быстро окидывает взглядом паруса круто накренившегося, режущего зелено-серые волны Финского залива корабля. Тропическое солнце покрыло бронзой его лицо. Он несет в сумрачный Кронштадт мечту о коралловых атоллах Тихого океана, грезу о новой Российской империи на Тихом океане – от Аляски до Мексики. Он вспоминает веселых знакомок Палермо, Мессины, Триеста и Венеции; бору Белого моря; боевой клич сыновей Черной горы, ряды синих французских вольтижеров, отступающих под натиском матросского десанта. Горячий патриот, культурный человек, опытный моряк, смело глядевший в жерла турецких корабельных пушек на штыки наполеоновской пехоты, Балтазар Балтазарович несет из своего дальнего вояжа еще более горячую любовь к Родине, чем та, с какой он отплывал от русских берегов три года назад. Он невесел. Флот сокращают. Корабля ему не получить в командование. Он знает, что недалека отставка, полуголодная жизнь в Петербурге или прозябание в каком-нибудь медвежьем углу. Лейтенант все же мечтает о семье, о том, что его сын будет когда-нибудь бравым мичманом; что будет кому передать заветы Сенявина и рассказать героическую эпопею русского флота в Средиземном море.

В отличие от многих других, на российском парусном флоте всегда огромное значение предавалось богослужению. На кораблях первого и второго ранга в море в обязательном порядке должна была находиться корабельная церковь и корабельный священник. Требования к священникам были строгие. Во-первых, он должен был «прежде всех себя содержать добрым христианским житием во образе всем и имеет блюстися». Во-вторых, во все праздничные дни и в воскресенье (если не помешает погода) отправлять литургию. В-третьих, читать пастве словесные поучения, молитвы, давать наставления. Помимо этого священник должен крестить некрещеных, посещать и утешать больных, чтобы никто не умер без причастия. Во время сражений корабельные священники находились вместе с ранеными, где как могли – молитвой и добрым словом – скрашивали их бедственное положение, исповедовали и соборовали.