– В общем, нет. Эта реклама для Третьего мира скисает: Информационной службе США снова срезали ассигнования. – От сока стало жечь под ложечкой, и одновременно с болью он осознал, что наступивший день – качественно иной, чем предыдущий, и что отныне все дни будут такими. – Я думаю, мне лучше побыть здесь, чтобы принимать на себя огонь зениток.

– Это будет очень любезно с твоей стороны, – сказала ему Руфь. Лицо у нее было настороженное и застывшее. Она тоже только сейчас начала осознавать случившееся. – Мне б хотелось, чтоб ты сделал для меня кое-что.

– Что? – Его сердце запоздало подпрыгнуло от благодарности, когда он услышал, что все еще может быть ей полезен.

– Эти чертовы объявления, которые я обещала сделать к распродаже барахла. Прежде чем отбыть, ты не мог бы написать их за меня? Я обещала сделать пять штук. Это займет у тебя десять минут, и они, конечно, получатся куда лучше, чем у меня, сколько бы я ни старалась, даже если бы сумела взять себя в руки.

– Мне кажется, что ты вполне держишь себя в руках, – не без укора сказал он.

– Я приняла успокоительное. Я решила, что не могу позволить себе напиться, поэтому отыскала старые таблетки, которые принимала после рождения Джоффри. Не знаю, какое уж они оказывают действие, но я словно где-то парю, и меня слегка тошнит.

– Тошнилка, вонючка и тонкозадик?

– Очень они распустились. Учуяли беду, наверно? Они могли расколошматить всю посуду на столе, я бы и пальцем не шевельнула. Ну, пожалуйста, можешь ты написать эти объявления? Я не в состоянии думать о них – это для меня уж слишком.

– Конечно.

– Тогда я посмотрю, что надо писать. По-моему, текст у меня наверху вместе с картоном, который я купила. Никогда больше не стану ничего делать для этих индепенденток. Почему они такие настырные?

– От усердия, – сказал он. – Мне очень жаль, что я тебя в это втянул.

Сверху раздался крик Чарли, звавшего мать, и Руфь, скользнув по кухне невозмутимо, как луна среди облаков, отбыла ему на помощь. Джерри растер в мисочке кукурузные хлопья, залил их молоком и тут вспомнил о газете – она, наверное, так и лежит на крыльце. Он как раз подходил к входной двери, когда раздался звонок; Джерри открыл дверь и обнаружил мужчину, поднимавшего свернутую газету, – на его макушке сквозь спутанные черные жесткие волосы просвечивала лысина. Ричард выпрямился с искаженным, покрасневшим от напряжения лицом и протянул газету Джерри.

– Спасибо, – сказал Джерри. – Входи же. Раненько ты встал.

– Я и не ложился. А Руфь здесь? Я думал, Руфь здесь.

Джерри крикнул: “Ру-уфь!”, но она уже спускалась по лестнице. Джоанна и Чарли, одетые для школы, стуча ботинками, спускались следом за ней.

– Доброе утро, – спокойно сказала Руфь. – Ричард, я буду в твоем распоряжении, как только найду деньги им на завтрак. Джерри, у тебя нет двух долларовых бумажек и двух четвертаков?

– Бумажник у меня наверху, на бюро, – сказал он и хотел было протиснуться между ними.

– Не беспокойся, – сказала она, – моя сумка – на кухне. Чарли, пойди вынь из нее два доллара. Загвоздка в четвертаках – все их друг у друга тащат.

– Вот вам два четвертака, – сказал Ричард, выудив их из кармана.

– Грандиозно, – сказал Джерри. – Теперь мы твои должники. – Серебро, перекочевавшее на руки Ричарда, было холодное. Должно быть, он всю ночь провел на улице.

– Мам, тут нет сумки! – раздался крик Чарли.

Джоффри, услышав шум, появился в прихожей и, ко всеобщему удивлению, боднул Ричарда головой между колен. Несколько месяцев тому назад, на пляже, когда поверхность их жизни была еще безмятежно спокойна, Ричард, обладавший способностью лежа качаться на волне, разрешал двум маленьким мальчикам – Джоффри и собственному сыну Питеру – толкать его в мелководье, точно большую надувную лодку, и вот теперь Джоффри вспомнил доброе старое время и налетел на него, предлагая продолжить игру, так что Ричарду пришлось расслабить мускулы, чтобы не упасть.

– Полегче, шкипер, – сказал он, натянуто улыбаясь и ероша густые волосы на круглой головенке, упиравшейся ему в ноги.

Джерри от смущения стал просматривать заголовки в газете, которую держал в руке. “Негр принят в университет штата Миссисипи”. “Трое погибли во время волнений в университетском городке”. “Хрущев приглашает Кеннеди в Москву”. “Чжоу Энь-лай непреклонен в споре с Советами”. “Гиганты” и “Финты” борются за первое место”.

– Папа едет играть в гольф? – спросил Чарли, выходя наконец из кухни с зеленой сумочкой Руфи. Он не мог представить себе, зачем бы еще чужому мужчине являться к ним в такую рань, хотя Ричард в своем гангстерском клетчатом спортивном пиджаке, розовой рубашке на пуговицах и хорошо повязанном галстуке был одет совсем не для гольфа.

– Дурачок, – сказала Джоанна. – Мистер Матиас не играет в гольф, это только мистер Коллинз играет.

– Мистер Матиас пришел по делу, – сказала Руфь, обменивая деньги на поцелуи, и потянулась через плечо Ричарда, чтобы открыть дверь. Джоанна и Чарли, не оглядываясь, сбежали по ступенькам крыльца и пересекли дорогу.

До чего же у них серьезный вид, подумал Джерри, отрывая взгляд от газеты и глядя сквозь оконное стекло на детей, которые встали под вязом в ожидании школьного автобуса. Не задумываясь над тем, что приютившее их дерево все уменьшается в размерах, они подбрасывали ногами опавшие листья. Вокруг каждого палого листа на асфальте было влажное пятно – поцелуй.

Руфь спросила Ричарда:

– Хочешь кофе?

– Если можно, – сказал он. Страдающий потный клоун минувшей ночи исчез, на его месте возник некто большой и жесткий, чье присутствие угрожало их дому. – Мне надо кое-что сказать Джерри, раз уж он здесь, и кое-что сказать тебе, Руфь. То, что я должен тебе сказать, не займет много времени, – добавил он, обращаясь к Джерри. – Где мы могли бы поговорить? – Джоффри все еще цеплялся за ноги Ричарда.

– Лучше всего, пожалуй, на заднем дворе, – сказал Джерри. Слова эти словно повисли в пространстве: он чувствовал себя, как перепуганный актер, подающий реплики, которые он не успел выучить. Руфь сказала:

– Я сейчас сварю свежего кофе. Джоффри, иди смотреть телевизор. Там сейчас фильм.

Джерри вывел Ричарда через кухню на воздух. Они остановились под кленом; на одной из веток Джерри давно уже пристроил качели. Вся земля вокруг качелей была утрамбована и начисто вытоптана, тогда как остальная лужайка нуждалась в стрижке: она заросла высокой тощей осенней травой, которая умирает в августе и снова оживает под сентябрьскими дождями. Джерри спросил:

– Ты правда был всю ночь на ногах? Что ты делал?

Ричард не желал смягчаться. Он остановился в таком месте покатого двора, чтобы возвышаться над Джерри не только на природный дюйм.

– Поехал в Кэннонпорт и шатался по улицам. Время от времени заходил куда-нибудь выпить и наблюдал, как солнце встает над причалами. Меня ведь точно обухом по голове ударило, приятель.