и радость. Он не был для меня домом, и я не знала, станет ли он им когда-нибудь, но это было место, где я должна была находиться в тот момент. А потом, возможно, и всегда.

До приезда в Нью-Йорк со мной ничего не происходило. В Уолла-Уолла все было предсказуемо – тот же кофе, те же магазины, те же люди в очереди. Единственными открытиями, которые можно было сделать, оставались те, которые уже десятки, а то и сотни раз были сделаны другими людьми, другими студентами, другими учеными. Но здесь, казалось, не было ничего иного, кроме открытий. И даже когда их не искали, открытия сами находили тебя. В этом городе все казалось огромным и неизбежно магическим.

Мы шли к тому месту, где раньше была «Кедровая таверна», когда у Лео зазвонил телефон. Сначала он не обратил на него внимания, но потом звонок раздался снова, и я увидела, что на экране высветился местный код. Лео поднял трубку.

– Слушаю.

Пока он говорил, я изучала витрину магазина рядом с нами. Там продавались ручки и дорогие канцелярские принадлежности. В витрине лежали пачки тисненой бумаги, разложенные полукругом, как игральные карты. На всё, как гласила табличка в витрине, за отдельную плату можно было нанести монограмму.

– Сейчас действительно не самое подходящее время… Я понимаю.

Я старалась не слушать, но мне казалось, что я узнаю́ голос детектива Мёрфи. Ее ровный тон.

– Могу ли я прийти в понедельник утром? Конечно. Да, вы можете встретиться со мной в саду. – Затем пауза. – Да, я могу рассказать вам о том, что мы выращиваем. Лучше всего в десять.

Лео убрал телефон в карман и повернулся ко мне, приподняв плечи к ушам и засунув руки в карманы.

– Они снова хотят поговорить с тобой?

– Да. Стандартная процедура, сказала она.

– Я уверена, что тут нет ничего страшного, – сказала я, протягивая руку, чтобы обхватить его пальцы своей маленькой ладонью. – Никто из нас не знает, что Патрик делал той ночью после нашего ухода.

– Они упоминали обо мне, когда допрашивали тебя?

Я покачала головой.

– Они сказали, что ты рассказал им о Патрике и Рейчел.

– И что же ты сказала?

– Только то, что никогда не видела их вместе.

– Энн… это создает впечатление, будто я лгу.

Я сделала шаг назад.

– Нет, не создает. Я сказала правду. Я никогда не видела их вместе. По крайней мере, не в таком смысле, не в интимном. – Я знала, как быстро это может перерасти в настоящую ссору. И не хотела, чтобы мне пришлось делить свою лояльность между Лео и Рейчел, обозначать границы, которые все еще были туманны даже для меня. – Я вовсе не пытаюсь выставить тебя лжецом.

Лео кивнул, и мы снова пошли, плечом к плечу, пока через несколько шагов он не обнял меня и, притянув ближе, сказал:

– Пойдем. Пойдем напьемся, как абстракционисты-экспрессионисты.

* * *

В итоге мы не напились – вернее, я не напилась. Лео выпил четыре «Манхэттена» и выкурил почти целую пачку сигарет, прежде чем мы расстались на сегодня. Он так и не рассказал мне о том, что у него случилось, из-за чего я не могла остаться на ночь, но я слышала, как он попросил таксиста отвезти его в центр. Я дошла до метро и вернулась в квартиру Рейчел, которая была темной и пустой.

Рейчел не было дома, и я даже не могла вспомнить, когда оставалась одна в этой квартире. Я бросила сумку на кровать, на которую через окно лился вечерний солнечный свет, согревая паркетный пол, белое постельное белье, стены. Достала коробку с картами Таро, слегка перетасовала их, стараясь не повредить сусальное золото, и выбрала три карты, закрыв глаза. Открыв глаза, выложила на стол Восьмерку Жезлов, Королеву Мечей и третью карту, которую мы считали Колесницей – с изображением римского бога Меркурия, едущего в золотой колеснице, запряженной квадригой лошадей. Это был расклад, который говорил о внезапности, резких переменах, поворотах вспять, ускорении. Я на мгновение задержала руки над картами, представляя, как те могли бы блестеть в пятнадцатом веке при свете свечей, а затем вернула их в коробку.

В гостиной, воспользовавшись отсутствием Рейчел, я решила дать волю своему любопытству. Осмотрела все книжные полки: те, что были полны средневековых трактатов и академических книг по истории искусств, и те, где стояли фотографии Рейчел в серебряных рамках. Было несколько снимков с ее родителями, один – с девушкой в толстовке Йельского университета. Но когда я сняла рамку с полки и осмотрела обратную сторону, где была приклеена бумажка с незнакомым именем и с датой – Сара, Йель, 2012 год, – у меня зазвонил телефон. Я переключила его на автоответчик и принялась изучать изображение.

У девушки были круглые щеки и маленькие, близко посаженные глаза. И она, и Рейчел улыбались. Я никогда не видела, чтобы Рейчел улыбалась так, как на этом снимке: открыто и радостно. Других фотографий с друзьями не было. Только ее родители и несколько одиночных фотографий: Рейчел, любующаяся мозаиками в Равенне. Рейчел в Центральном парке, в «Таверне на лугу», задувает свечи в честь дня рождения.

В конце коридора располагалась спальня Рейчел. Я была в ней всего один раз, через несколько дней после переезда, когда мне нужно было задать вопрос о том, во сколько мы уходим на работу, но Рейчел ответила мне в дверях, а затем быстро закрыла их. Теперь я воспользовалась возможностью открыть дверь и заглянуть внутрь. Комната была похожа на мою, только больше, четыре окна выходили на парк, а мои – на соседнее здание. Эта комната была белой и опрятной, кровать аккуратно заправлена, одежда сложена на стуле. Но мое внимание привлекли книжные шкафы. Полки из натурального дерева от пола до потолка, на которых хранились не только философские трактаты, но и бесчисленные произведения художественной литературы.

Я вытащила экземпляр «Агонии и экстаза» Ирвинга Стоуна и обнаружила, что это первое издание с автографом. То же самое относилось ко множеству томов, которые я просмотрела. Были и редкие книги, рукописи, миниатюрный часослов; каждая из миниатюр была упрятана в коричневую пластиковую коробку, чтобы защитить их от солнечного света. Я попыталась представить, каково это – иметь столько денег, чтобы позволить себе приобрести предметы, которые я рассматривала.

Рядом с кроватью Рейчел стояли два приставных столика с прозрачными стеклянными лампами под абажурами кремового цвета. Над кроватью висела небольшая гравюра, копия рисунка Дюрера с изображением богини Фортуны. Только через минуту до меня дошло, что она может быть