– Срочную служил? – насупился Виноградов.

– А то как же, ваше высокоблагородие. Как и полагается.

– А кто же тебя тогда учил «слухаю» говорить, дурья башка! – беззлобно отвечал Григорий Леонидович. – Нужно отвечать: «Так точно, ваше высокоблагородие»! Уразумел?

– А то как же! – обиженно поджал губы детина. – Уразумел.

Махнув рукой, Григорий Леонидович произнес:

– Ладно, ступай.

* * *

Подъехав на Мещанскую улицу, Виноградов распорядился:

– Вот что, братец, останови нас около этого дома.

– Как скажете, ваше высокоблагородь, – охотно отвечал кучер, натягивая вожжи. – Я вашу милость и в Тмутаракань могу отвезти, – охотно пообещал он, – главное, чтобы уплачено было.

– А вот в Тмутаракань не надобно, братец, – заверил Григорий Леонидович, – как-нибудь без того обойдусь.

Виноградов в сопровождении Краюшкина сошел на брусчатку и, поколачивая тростью базальтовую поверхность, вышел к зданию, где всего лишь несколько дней назад прятались злоумышленники. Теперь, не в пример прошедшему дню, улица выглядела пустынной, если, конечно же, не считать пивной, где мужики, вооружившись батареями кружек с разливным пивом, размеренно постукивали пересушенной воблой о край стола. Лица одухотворенные, какие можно повстречать разве что еще в церкви.

Но лоточники с газетчиками исчезли, как если бы их не было вовсе. От их недолгого пребывания остались разве что рваные газеты, которые теперь нещадно трепал набежавший ветер. Да еще пара горстей семечек у парадного подъезда, оброненных в суматохе. Глянув на окна третьего этажа, Григорий Леонидович увидел, что занавески распахнуты, а на подоконнике, растопырив листья во все стороны, стояла герань.

Ничего не изменилось, все в точности, как и было оставлено.

Виктор Краюшкин топал рядом, едва не касаясь плечом Виноградова. Как и подобает праздному гуляке, безделья ради кончиком трости он цеплял обрывки бумаг.

– И все-таки, куда исчезли процентные бумаги? Ведь никто из дома их не уносил, а за подъездом было установлено круглосуточное наблюдение.

– А вам не приходила такая мысль, что деньги где-то до сих пор лежат в одной из квартир здания? – спросил Краюшкин. – Причем они должны быть где-то вблизи той квартиры, где прятались медвежатники.

– И где именно, по-вашему, должны располагаться процентные бумаги?

– Мне думается, что, скорее всего, в одной из пустующих квартир, где давно никто не проживает.

– А знаете, вы ведь правы, – легко согласился Виноградов. – Давайте поинтересуемся у швейцара.

У входа в подъезд их встречал все тот же швейцар с длинной окладистой бородой, в которую длинными серебряными нитями вкралась седина. Осанка прямая, благородная, взгляд направлен поверх голов. Обычно так на необстрелянных новобранцев посматривает боевой генерал, за плечами которого не одна военная кампания.

– Послушай, голубчик, – заговорил Виноградов. – Я начальник сыскной полиции Григорий Леонидович Виноградов…

– Кто же вас не знает, ваше высокоблагородие! – заверил швейцар.

– Прекрасно! Ты мне вот что скажи, батенька, сколько квартир в вашем подъезде?

– Восемь.

– А сколько из них пустующих?

– Одна, ваше высокоблагородие.

– Кто там проживал?

– Купец Ксенофонтов. Как жена у него померла три года назад, так он в Париж и съехал. Сказывают, сошелся он там с какой-то престарелой мадам, вот и держат теперича совместное хозяйство.

– Значит, в квартире никто не проживает?

– Никто, – уверенно проговорил швейцар, – ежели бы кто там проживал, так я бы непременно знал.

– Прекрасно! А ключ-то от квартиры у тебя имеется, братец?

– А то как же! – почти обиделся швейцар. – Без него нынче никак нельзя. У нас ведь хозяйство большое. Мало ли что случиться может!

– Давайте поднимемся, посмотрим квартиру.

– Сейчас, господа, – сказал швейцар, удаляясь в служебное помещение. – Ключ только захвачу.

Через минуту он вернулся с большой связкой ключей в руках.

– Вот все они здесь, один к одному, от каждой квартиры. Бывает, что кто-то и забывает ключ, так сразу ко мне. Михалыч, говорят, отопри дверь. Ну, я со всей душой, – тяжело поднимался он по лестнице, пыхтя, как груженый паровоз. – Ежели гривенник за труд мне дадут, так и спасибочки. А ежели нет, так я и не обижаюсь.

Остановились напротив высокой дубовой двери.

– Вот здесь, господа.

Согнувшись, Виноградов внимательно осмотрел замочную скважину и, обнаружив на поверхности свежие царапины, поинтересовался:

– А вы уверены, что замок никто не открывал?

Швейцар выглядел оскорбленным:

– Да как же можно, господа хорошие, ежели я здесь на входе стою. А потом, как же ее откроют без ключа? Замок-то не простой, аглицкий. Чтобы его отворить, особый талант надо иметь.

– А может, у него и есть этот талант, а? Давай посмотрим!

– Ну что с вами сделаешь! Где же этот ключ-то? Ага, вот он, отыскался! – Толстые волосатые пальцы ухватили за дужку. – Уверяю вас, господа, тут даже с талантом такой замок не отомкнешь. – Дважды повернув ключ, швейцар открыл дверь. – Мне хозяин как-то говорил, что такого замка по всей России не отыщешь. Один он такой! Пожалте! – уверенно распахнул он дверь, пропуская вперед Виноградова с Краюшкиным.

Первое, что увидел Григорий Виноградов, когда перешагнул комнату, так это бумажные ленты, какими обычно перематывали процентные бумаги.

– Господи! – невольно воскликнул швейцар. – Этого не может быть! В последний раз я заходил сюда полгода назад вместе с хозяином квартиры. Здесь был полнейший порядок. Я сам расставлял мебель. А этого мусора не было и в помине.

Вздохнув, Виноградов прошел в глубину комнаты. Следом протопал Краюшкин.

– Я теперь больше ничему не удивляюсь. То, что и требовалось доказать… А ведь это не просто бумаги. – Наклонившись, Григорий Леонидович поднял ленту. – Знаете, что это такое?

– Да откуда же мне знать по своему скудоумию? – пожаловался швейцар.

От его былого величия осталась разве что русая борода. Осанка была уже не столь прямой, как полчаса назад, да и ростом как будто бы усох. Голос стал не такой трубный и больше напоминал шипение затертой пластины.

Хмыкнув, Виноградов продолжал:

– Этими лентами кассиры процентные бумаги перематывают в банке. Вот и остается тогда спросить: каким это образом они в комнате оказались?

– Вы, господа, чего думаете-то? – теперь в голосе швейцара послышались пискливые интонации. – Что это я? Да ни в жизнь на такое не способен.