плену и похожих один на другой муторных днях на постели под присмотром военного лекаря у меня было много времени для воспоминаний, и все они были связаны с тобой. Долгими ночами, глядя на звёзды чужого неба, я думал о тебе и безумно скучал. Я скучал по той бойкой, дерзкой и смелой девчонке, которая ворвалась в мою жизнь свежим ветром и досаждала мне своими поучениями, незаметно пробираясь в самую глубину моего сердца. Я скучал по маленькой испуганной пичужке, в которую ты превратилась после ритуала дождя, пусть так и не понял, почему ты вдруг начала бояться меня. Я скучал по тихой печальной тени, которой ты стала после испытаний и смерти придворной дамы О.

Я тосковал по тебе любой, ведь, какой бы ты ни была, ты оставалась для меня чудом. Ты принесла в мою жизнь свет и надежду. Ты открыла мне, что невыносимая унизительная жалость в твоих глазах на самом деле была мягким состраданием и пониманием, в котором я так нуждался.

Меня никто, никто не понимал так, как ты, Су! Тебе единственной на земле было не всё равно, что со мной, здоров ли я, хорошо ли я спал…

Но моя тоска была ничем по сравнению с той, что душит меня сейчас! Та тоска по тебе была иной, ведь в душе я был уверен, что однажды вернусь к тебе и вновь увижу твои глаза. А теперь она изменилась: у неё другой цвет – серый, гнетущий, у неё другой голос – изматывающе безысходный и недосягаемый, как твои черты в моей памяти.

Но тогда… Тогда всё было иначе, думал о тебе я иначе и надеялся на иное… Ты научила меня смотреть на звёзды, любоваться снегом, пить свежие струи дождя. Рядом с тобой я отогрелся и понял, что могу чувствовать радость, замечать красоту и улыбаться. Когда я видел тебя, говорил с тобой, меня окутывали умиротворение и покой. Как рассказать тебе, что это значило для меня? Как объяснить, насколько сильно мне тебя не хватало?

Я не выпускал из рук ту самую шпильку с лотосом, которую ты вернула мне в нашу последнюю встречу, ведь когда-то в своих руках её держала ты.

Я и не ждал, что ты придёшь ко мне, когда собирался в дорогу. Потому что намеревался разыскать тебя до отъезда сам. И знаешь, что потрясло меня даже больше того, что ты – пришла? Ты улыбнулась мне! Улыбнулась едва ли не впервые за долгие месяцы и не отказалась прогуляться у озера Донджи. Нашего озера.

Ты говорила мне о том, что этот мир продолжит жить своей жизнью всегда, несмотря на все наши скорби и потери. А я, слушая тебя, надеялся только на одно – чтобы ты как можно скорее отпустила прошлое, хотя и знал, что это невозможно после всего, что тебе пришлось вынести.

И я не поверил своим ушам, когда услышал, как ты просила меня забыть о тебе, как говорила, что не будешь меня ждать и протянула мне шпильку, которую я ни разу не видел в твоих волосах.

Но ведь ты её и не выбросила!

Я слово в слово могу повторить, что ты тогда говорила мне:

– Вас отсылают за то, что вы пытались помочь мне. А я помню, каким счастливым вы были, когда стали жить во дворце. Вы вынуждены уехать, хоть и не хотите. И в этом моя вина. И я прошу вас, научитесь отличать дружбу от любви. Отдав всю любовь одному человеку, вы усложните свою жизнь.

Ты опоздала в своих опасениях и предостережениях, Су, потому что я уже отдал всю свою любовь. Тебе. И назвал тебя своей, хоть ты и противилась этому. Но я знал, что всё равно тебя не отпущу, что бы ни случилось…

Я хранил это серебряное украшение, мечтая однажды увидеть нефритовый лотос в твоих волосах, ведь если ты наденешь его, это будет означать, что ты приняла мой подарок и меня самого. Я сжимал в пальцах шпильку, а мои руки хранили тепло объятий, пусть прежде я обнимал тебя и против твоей воли.

Глядя на луну, которая дарила мне твою улыбку, я просил у тебя прощения за то, что не умел контролировать свои чувства, не умел себя вести и, быть может, этим пугал и отталкивал тебя. Но ты была так нужна мне, что иначе я просто не мог…

Я смотрел на звёзды, дышал луговым ветром и хотел, чтобы ты тоже почувствовала эту свободу – запах ночной прохлады, шорох травы в бесконечных цветущих полях, чтобы ты вырвалась из клетки дворца, улыбалась и любовалась небом… А со мной или без меня – неважно.

Именно тогда я придумал, как освободить тебя. И если бы ты позволила, я был бы рядом с тобой, ничего не прося взамен.

Осталось только вернуться…

***

Ван Со стоял перед королём, тратя все силы на то, чтобы сохранить самообладание. Его колотило от гнева и обиды, и лишь Чжи Мон замечал его подрагивающий рот, сжатые кулаки за спиной и слышал прерывистое дыхание, с которым принц пытался справиться, что выходило у него весьма посредственно. Однако в остальном для всех присутствующих он являл собой образец сдержанности и почтительности.

Такой железной выдержке можно было только позавидовать!

Астроном знал, что, едва спрыгнув с коня, Ван Со бросился в Дамивон – и что же? Хэ Су не было ни там, ни где-либо ещё во дворце, а все, кого терзал расспросами обезумевший четвёртый принц, отводили взгляд и не могли ответить ему ничего вразумительного. Сам Чжи Мон благоразумно покинул свою башню ещё загодя, и принцу, который никого там не обнаружил, не оставалось ничего иного, как только явиться в тронный зал, где малодушно прятался от него звездочёт, оттягивая неминуемую расплату.

Ван Со обстоятельно докладывал королю о положении дел в приграничье, но мысли его были далеки от территориальных распрей и возможного увеличения сил киданей. Он думал лишь о том, где искать Хэ Су, и так выразительно поглядывал на Чжи Мона, что тот явственно ощущал на своём горле железные пальцы Его Высочества и нервно сглатывал в предчувствии неизбежного разговора, в котором – он не сомневался – прежде чем выслушать, Ван Со хорошенько перетряхнёт все его внутренние органы без гарантии возвращения их на предусмотренное анатомией место.

Однако тревоги Чжи Мона кратно возросли и приняли совершенно иное направление, стоило ему сосредоточиться на беседе отца с сыном и осознать неслыханное: принц