– Вижу, устоял перед хмельным соблазном, молодец. – Сам знаю, али думаешь, что только ты слово данное держать умеешь, – огрызнулся Бешененок и озабоченно добавил: – Тут не до питья, с Разгуляем неладное творится.

– Никак стрельцов побил?

– Да нет, кому они нужны. С косопятыми все в порядке – напились, как свиньи, и спят.

– А что с Митяем?

– Блажит хорунжий, слезы льет и пьет, как лошадь. Я его таким еще не видел. Похоже, он по Дону стосковался.

Переступив порог, Иван увидел довольно странную картину. Все стрельцы, включая их начальника, валялись на заблеванном полу и храпели, словно загнанные кони. Лишь Разгуляй да целовальник еще могли усидеть за столом. Причем последний, похоже, тоже был мертвецки пьян, судя по тому, что голова его лежала в блюде с квашеной капустой.

– Слава богу, воротился, а то я без тебя чуть с тоски не помер. Присаживайся, атаман, хочу с тобою выпить, – радостно воскликнул Разгуляй, подавая Княжичу до краев наполненную кружку. Тот, морщась, выпил кислое, отдающее уксусом, пойло.

– Что, дерьмо? – заметив, как скривился Ванькин рот, осведомился Митька.

– Да уж не рамея.

– Вот я и говорю – дерьмо. Тут вообще все гадкое – и люди, и винишко. Бежать отсюда надо поскорей, а то и мы, как эти, скурвимся, – Разгуляй кивнул вначале на стрельцов, затем на целовальника.

В ответ на изумленный взгляд Ивана, он пояснил:

– Калечит душу человечью Москва, гордости ее лишает. Я здесь всего в четвертый раз, и то наездом, а уже ярыжкам царским дань платить намеревался. До сих пор тебе с Максимкой совестно в глаза смотреть.

– Нашел причину, чтоб до слез расчувствоваться, – снисходительно промолвил есаул, садясь за стол.

– Нет, слеза меня прошибла по иной причине. Ты б послушал, что они про государя сказывали, так тоже б волком взвыл, – Митька вновь кивнул на лежащих под столом стрельцов. – Помазанник-то божий, которому мы веройправдою служили, сущий дьявол, оказывается. Он сынка родного до смерти прибил, жену утопил в проруби, он людей живьем медведям скармливает. Получается, что Ярославец с Чубом сгинули ради того, чтоб этот изверг благоденствовал, а мы с тобою, словно девки блудные, на посулы да подачки польстились. Надо было, как Кольцо, против власти неправедной восстать, а не идти к ней в услужение, – хорунжий попытался ухватить Ивана за отвороты кунтуша, но тут же сник и, уткнувшись ему в грудь, горько зарыдал. Однако задетый за живое есаул не стал его успокаивать. Вместо этого он строго вопросил:

– А по-твоему, лучше б было, если бы в кремле не царь Иван с Трубецким да Годуновым, а король Стефан со своими ляхами обосновался?

– Скажешь тоже, да разве может такое быть, – смущенно вымолвил сразу протрезвевший Разгуляй.

– Очень даже может, коли будем сивуху пить, слезы лить и меж собой бодаться, – ответил Княжич. – Малороссы, вон, пытаются разом на двух креслах усидеть – богу нашему молятся, а воюют за шляхетского короля, но, похоже, ни царю небесному, ни своему земному покровителю не очень-то нужны. Мотаются, как в проруби дерьмо, и при первом же удобном случае к нам на Дон бегут. Никита Пан тому пример. Иль ты хочешь вместе с ляхами супротив царя Ивана пойти? – насмешливо поинтересовался он.

– Сам иди к едрене фене. Я ему, как другу, чем мается душа, решил поведать, а он насмешки строит, – обиделся Митяй.

– Да уж какой тут смех. Я, чай, тоже не слепой, вижу, что вокруг творится. Только подлые правители – не ново для Руси, в иные времена они не лучше были, иначе б на три сотни лет в рабство к татарве не угодили. Только всякие там Шуйские и Годуновы – это наши, доморощенные сволочи, с ними, если очень захотеть, можно хоть о чем договориться. А ты что, хочешь, чтоб вместо русских бояр да воевод польские князья над нами встали? Так их речи шепелявые из нас из всех лишь я могу уразуметь. Ты же, Митька, даже не поймешь – хает он тебя или благоволение выказывает, – примирительно сказал Иван.

– Я в католики не собираюсь, рылом не вышел, это ты у нас на шляхтича похож, но и Грозному-царю служить дальше не намерен. И не потому, что гнева царского боюсь, а оттого, что опасаюсь вот таким же побирушкой бесстыжим стать, – заявил хорунжий и, выплеснув остатки пойла целовальнику на плешь, вновь наполнил кружки.

Сивуха у пройдохи оказалась не только мерзкой на вкус, но и шибко забористой. Осушив вторую чарку, есаул порозовел лицом. Немного помолчав, он запальчиво спросил:

– И что ты предлагаешь?

– Предлагаю возвращаться на Дон, а там посмотрим. Можно будет всех хоперцев наших собрать да на подмогу Ермаку с Кольцо податься.

Захмелевший Ванька, как только услыхал о побратиме, вдарив кулаком о стол, решительно изрек:

– Раз так, тогда чего сидим, поехали.

– Куда вы на ночь глядя собрались? – попытался образумить его Лысый. – Княгиня, вон, умаялась, еле на ногах стоит. Давайте лучше заночуем в этом вертепе, а уж поутру поедем восвояси.

– Нет, мне тоже здесь не нравится, – встрепенулась Еленка. – Я домой хочу. Только далеко мой дом и вряд ли я вернусь в него когда-нибудь, – с печалью в голосе промолвила она, одарив станичников тоскливым взглядом.

Сама не ведая того, красавица своим нечаянным признанием изрядно устыдила отважных воинов. Все они – от Княжича до Бешененка – вдруг ясно поняли, что их сомненья да печали сущая безделица в сравнении с бедами, выпавшими на долю этой нежной и красивой, как сама любовь, женщины.

31

Выйдя на улицу, Елена прямиком направилась к саням на уготовленное для нее Лысым лежбище. Княжич вместе с остальными пошел было к коновязи за Татарином и Лебедем, но любви отведавший казак остановил его.

– Ступай к княгине, коней я заберу.

– Зря мы, что ли, вас сюда привезли. Иди, уговаривай бабенку, атаман, покуда ее мужа рядом нет, – поддержал Никиту Бешененок. Похоже, даже они, не шибко-то благоволившие красавице шляхтянке, прониклись если не любовью, то состраданием к ней.

Как только Княжич забрался в сани, Еленка растерянно спросила:

– Ты что, вправду собрался вслед за другом на край света идти?

– А что ж еще мне остается, коли служба царская не задалась. Митька хоть и пьяный в дым, но говорит все верно.

Улегшись на спину и глядя на усыпанное звездами ночное небо, Иван продолжил с легкой укоризной:

– Любимая моя, опять же, замуж вышла, вся теперь в домашних хлопотах, не до меня ей нынче, а на печь ложиться вроде рановато.

– А как же я? – еле слышно прошептала литвинка.

– Поехали со мной, если хочешь, – с напускным равнодушием предложил есаул и замер в тревожном ожидании. Ответа Ванька не дождался. Почуяв, как содрогнулась от рыданий ставшая ему родной, несмотря на все ее замужества, женщина, он принялся сушить горячими губами ее слезы.

– Не плачь, Еленочка, не надо, да я ради тебя…