Никола Карбонель, секретарь канцелярии, с глубочайшим уважением относился к той должности, которую он занимал, и с почти религиозным рвением выполнял все распоряжения королевского прокурора Ноэля Тардье, как то: собирал налоги, штрафы и прочие денежные сборы, пополняя тем самым государственную казну и способствуя строгой финансовой дисциплине, необходимой в каждом респектабельном и процветающем обществе.

Его деятельность наложила на его поведение и внешность особый отпечаток: он носил всегда строгий темный костюм, несмотря на то, что он и не начинал лысеть, его голову прикрывала ермолка, он всегда сутулился, как бы согнувшись под тяжестью, и, наконец, в зависимости от того разговора, который он вел, он мог то казаться глуховатым, то вдруг начинал все хорошо слышать.

Жесты его были медлительны, и он казался рассеянным, но очень быстро обнаруживалось, что он мгновенно становился весьма ловким и расторопным, как только необходимо было составить протокол или подписать разрешение на обыск.

— Итак, вы платите? — осведомился он, принимаясь затачивать одно из десяти гусиных перьев, лежащих перед ним на столе.

— Да, — сказала Анжелика, доставая кошелек. Но внимательно ознакомившись с делом, мэтр Карбонель заявил, что так просто все не получится, что она должна заплатить только два с половиной ливра, а Виль д'Аврэй, будучи владельцем дома, остальную сумму и, кроме того, дать письменное объяснение по поводу отсутствия противопожарной полосы.

Анжелика вышла на Соборную площадь как раз в то время, когда кончилась утренняя месса. Подошедший к ней Виль д'Аврэй был уже, конечно, в курсе всех событий и, разумеется, вне себя от возмущения.

— Я ничего не заплачу и ничего не поставлю на крыше. Пойдемте к Базилю, он нам посоветует, что делать. Лишь он один может образумить этих хищников.

Видя, что все собираются отправляться в Нижний город, маленькая Онорина начала внезапно плакать и цепляться за платье Анжелики.

— Хватит с меня, я тебя больше совсем не вижу, — кричала она. — Ты все время куда-то уходишь. Ты больше не играешь ни со мной, ни с Керубином. Ты занимаешься только этой маленькой сладкоежкой… Я хочу вернуться в Вапассу.

Все недовольство, накопившееся за это время в ее душе, внезапно прорвалось наружу. Последней каплей, переполнившей ее терпение, было то, что сегодня с самого утра ей пообещали к обеду напечь блины, и теперь, видя, что этот момент все отдаляется, она пришла в страшное негодование.

К тому же они находились рядом с домом Меркувилей, из распахнутых ворот которого в любой момент могла выскочить эта крошечная Эрмелина, этот гномик, которого никогда не наказывали, постоянно ищущая конфеты и сладости и особенно Анжелику.

И в самом деле, она появилась, приближаясь стремительно, как маленький эльф, не касаясь земли своими крошечными ножками, крича и смеясь, как ликующая птица.

Это уже было слишком!

Онорина завопила еще сильнее, закрыв глаза, широко разинув рот. Слезы рекой струились по ее щекам. На этот раз она, по-видимому, решила покорить Квебек, так же, как и ее мать в день приезда, но несколько иными средствами.

Ее отчаянные вопли заставили наконец взрослых замолчать.

— Я тебя теперь совсем не вижу, — повторяла Онорина сквозь слезы и начала ни с того ни с сего шепелявить, как в раннем детстве. — Ты плиходись, ты уходись! Ты все влемя в длугих домах, а я? Сто мне делить одной с этим Келубином?.. Я хотю велнуться в Вапассу. Я хотю к Балтоломью и к Тому! Посему они не плиехали с нами?

— Ты же прекрасно знаешь, что мы не могли их взять с собой сюда. Они ведь протестанты.

— Я хотю велнуться к плотестантам! — что было сил закричала Онорина.

Кричать подобное в самом центре этого папистского города было, по крайней мере, неосторожно. Они поскорее вернулись домой, закрыли все окна и двери на задвижки и засовы и, наконец успокоившись, достали большую, сковороду для блинов, смазали ее жиром и поставили на угли очага.

Чтобы, как-то развлечь свою дочь, Анжелика поднялась с ней на чердак, под самую крышу, куда вела короткая лестница. Из чердачного окошка открывалась очень далекая перспектива.

Прямо под ними находился монастырь урсулинок. Окруженный высоким забором, теперь он был у них как на ладони. Обозревая двор монастыря, где жили эти трудолюбивые женщины, проводящие все свои дни в молитвах и в работе, Анжелика и Онорина видели маленьких воспитанниц монастыря, водящих хоровод. Анжелика заметила, что танцы, по-видимому, были любимым развлечением этих детей. По большей части это были крестьянские танцы, привезенные из их родных мест: бурре, ригодон.

Держась за руки, девочки водили хоровод сначала в одну сторону, затем в другую, вставали друг против друга, то сближаясь, то расходясь, приседая, хлопая в ладоши… Их детские голоса, звенящие в морозном воздухе, повторяли простые слова припева.

На мосту в Нанте Танцует Марион.

На мосту в Нанте Марион танцует.

Пастухи, танцуйте Вместе с Марион, Прыгайте, танцуйте, Тех, кто нравится, Целуйте!

Среди танцующих было несколько индейских девочек, которым позволили сохранить их одежду с бахромой, мокасины и единственное маленькое перышко, красующееся на вышитой жемчугом ленте, которой были схвачены их длинные черные волосы. Они выглядели такими же веселыми и шаловливыми, как и другие воспитанницы, и вместе со всеми пели и танцевали.

В одном из углов двора находилось несколько индейских хижин, расположенных вокруг постоянно горящего костра. Этот маленький лагерь нашел убежище под благословенной сенью смиренных урсулинок. Возле очага весь день сидела старая индианка, следящая за котелком; она то поднимала крышку, то убавляла огонь, подливала кружку воды и бросала горсть кукурузы или кусочек сала. Как стайки воробьев, время от времени к ней подбегали девочки и, усаживаясь вокруг, слушали какую-нибудь историю, не забывая полакомиться кусочками сагамита, вытаскивая его двумя пальцами прямо из котла.

Затем они вновь разбегались, гонялись друг за другом, карабкались на деревья, на те приземистые яблони, чьи корявые стволы с обрубленными ветвями свидетельствовали о том, как тяжело им было прививаться и расти.

Девочки, забравшись в своих цветастых юбочках на ветви деревьев, были похожи на птиц в ярком оперении.

— Как они весело играют! — заметила Анжелика. — Тебе не хотелось бы поиграть вместе с ними?

Онорина, с интересом наблюдавшая за девочками, тем не менее ответила: «Нет».

«А ведь ей уже пора учиться читать», — подумала Анжелика.

Но она знала, что не отважится оставить Онорину на пороге школы, если та сама не изъявит желания. Онорина все время проводила одна. Одна со своей матерью. Она испытывала страх и недоверие перед обществом, будто инстинктивно чувствовала, что это общество отвергло ее с самого момента ее рождения. День, когда она станет играть с маленькими веселыми жительницами Канады, станет переломным в ее судьбе.