– Должен сказать, – говорит Говард, – ты отлично умеешь придавать интерес жизни.

– Ну, это мы оба умеем, не так ли? – спрашивает Флора. – Предположительно из опасения, что на самом деле это не так.

– Да нет, именно так, – говорит Говард. – Всегда есть чем или кем заняться.

– Но неужели ты никогда не находишь, что это слишком большой труд, Говард? – спрашивает Флора. – Все эти одевания и раздевания, все эти неотличимые друг от друга оргазмы, эта нескончаемая погоня за тем же самым – неужели они действительно, действительно стоят таких усилий.

– Конечно, – говорит Говард.

– Ну а ты, Говард, – кого ты оттрахал вчера ночью? Говард смеется и говорит:

– Ну, Флора, это уж слишком личное. Флора оборачивает к нему лицо, она говорит:

– Бог мой, что это за ответ? Каким был бы уровень современной психологии, если бы Дора сказала Фрейду: «Извини, Зигмунд, это уж слишком личное».

– О, Фрейд применял метод дедукции, – говорит Говард.

– Ну, как и я, само собой разумеется, – говорит Флора. – Эта студенточка, верно?

– Какая студенточка? – спрашивает Говард.

– Давай, Говард, выкладывай, – говорит Флора, попыхивая своей сигаретой. – Фелисити, как ее там. Эта пятнистая. Та, которая утром приходила к тебе в кабинет за компенсацией, положенной утром после.

– Еще одна вдохновенная догадка, – говорит Говард.

– Нет, – говорит Флора, – это чистая дерьмовая очевидность. Никогда не видела, чтобы два человека выглядели так, будто только что спрыгнули друг с друга. Она чувствовала, что имеет право на новую роль, а ты чувствовал необходимость дать ей по рукам.

– Флора, – говорит Говард, – ты ревнуешь.

– Бог мой, – говорит Флора, отряхивая пепел в пепельницу, – я не страдаю этими женскими болезнями. – Зачем тебе надо, чтобы я ревновала? Чтобы ты мог поверить, что я дорожу тобой гораздо больше, чем на самом деле?

Говард смеется и говорит:

– Нет, ты мной дорожишь, Флора. И тон у тебя был ревнивый.

– Ну нет, – говорит Флора. – Он был брезгливым. Ты ускользаешь и трахаешь эту тощую, ничем не примечательную девочку, которую мог бы получить в любое время днем и ночью, именно тогда, когда происходило столько интересного. Это указывает на постыдное отсутствие озабоченности человеческими судьбами.

– У нее тоже были свои проблемы, – говорит Говард.

– Ну, разумеется, их не могло у нее не быть, – говорит Флора, – но что такое ее проблемы в сравнении с проблемами на твоей вчерашней вечеринке? Как у тебя было с Генри?

– Было с Генри? Когда? – спрашивает Говард.

– Сам знаешь, – говорит Флора, – когда ты ухватил его после совещания и увел, опередив меня. Только что.

– Так-сяк, – говорит Говард. – Он повел меня в свою забегаловку. Барменша там носит турнюр. Генри заглядывает туда каждый вечер, чтобы препоясать чресла перед брачной сечей.

– Разумно, – говорит Флора, – но он рассказал тебе, что произошло вчера вечером?

– Он сказал, что это был несчастный случай, – говорит Говард. – Он сказал, что поскользнулся на кубике льда, который кто-то обронил мимо стакана.

– Я никакого льда на твоей вечеринке не заметила.

– Да, – говорит Говард, – лед не предусматривался. Флора смеется и выглядит довольной. Она говорит:

– Говард, как печально. Типичная история тех, кто проявляет искреннюю озабоченность другими людьми. Ты пытаешься доказать им, что в их ситуации действуют серьезные психологические факторы, а они способны говорить только о случайностях, несчастных случаях.

Говард смотрит вверх на Флору. Ее локти уперты в колени, ее лицо повернуто к окну, она выпускает дым.

– Ну, – говорит он, – попозже он все-таки начал соглашаться со мной, с нами.

– О? – спрашивает Флора, оглядываясь на него.

– Да, – говорит Говард, – после того, как я сказал ему, что Майра хочет от него уйти.

Крупное обнаженное тело Флоры колышется и движется; кровать вибрирует; ее лицо возникает над его лицом, она смотрит ему в глаза.

– После того, как ты сказал ему… что?! – кричит она.

– После того, как я сказал ему, что Майра вчера вечером приехала к нам пораньше и говорила о том, что им надо разъехаться.

– Дерьмо ты, дерьмо ты, дерьмо, – говорит Флора, встряхивая Говарда за плечи. – Вот, значит, решающий фактор, который ты скрывал сегодня утром. Вот о чем ты мне не захотел сказать. Почему, Говард?

– Флора, Флора, – говорит Говард. – Я приберегал это для тебя. Кое-что интересное.

– Кое-что интересное! – говорит Флора. – Это то, чего мне не хватало. И ты уже знал вчера вечером?

– Майра приехала к нам до начала вечеринки и попросила у нас совета, – говорит Говард.

– Мой Бог, – говорит Флора, – и ты тем не менее ушел перепихнуться с этой пятнистой студенточкой, хотя у тебя в доме происходило все это? Я считаю это тяжелейшим нарушением профессионального долга. Неудивительно, что ты хотел, чтобы это был несчастный случай.

– Разве ты не считаешь, что это интересно? – спрашивает Говард.

Флора выпускает его плечи, щекочет волосами его лицо и смеется.

– Да, – говорит она. – Разумеется, теперь все ясно. Майра намерена уйти, Генри в отчаянии, рядом оказывается удобное и соблазнительное окно. Разбей его, и сотворишь классическое взывание: моя кровь на твоих руках, любимая.

– Не так уж ясно, – говорит Говард, – вот почему я и не был настороже. Майра не сказала Генри, что уходит от него. Он понятия не имел, пока я не поговорил с ним два часа назад.

– Ну, сказать можно по-всякому, – говорит Флора.

– Они даже почти не видели друг друга, – говорит Говард. – Генри опоздал и почти все время провел, обрабатывая свой собачий укус.

Флора хихикает, она говорит:

– Собачий укус?

– Да, – говорит Говард, – его на пороге укусила собака одной студентки. Ты думаешь, это был несчастный случай?

– О, черт, – говорит Флора, – заткнись. Я пытаюсь отнестись к нему серьезно. Как бы то ни было, ты, естественно, ему сообщил. И что он тогда сказал?

– Признал, что их брак рушится, – говорит Говард.

– Это должно тебя обрадовать, – говорит Флора. – Ты теперь сможешь обеспечить радикальное освобождение им обоим. С парадной двери и с черного хода.

– Генри словно бы не оценил мои объяснения, – говорит Говард.

– А-а-а, – говорит Флора, – как неприятно. Я понятия не имела, что он такой благоразумный.