Направляющая доска у плуга была справа, плуг поэтому забирал влево, полосы сдвигались, и начиналась свара.

На всех полях деревни люди хотели иметь хоть хлыстик собственной земли. Они рады были таскаться с плугом за десять рек, лишь бы быть уверенными, что урожай на одной полоске земли окупит неурожай на другой, и что соседи их потеряют столько же, сколько они сами.

Законы их отдавали землю в собственность крестьянину, и обычаи велели молиться межевым камням. Но варварские законы о собственности были хуже, чем вейские законы о справедливости, и власти над землей у варваров было меньше, чем у вейца над общинным полем. Как преступники, которые в каменоломнях поворачиваются на нарах по команде, так и горцы на своих собственных полосках сеяли по команде общины одно и то же – и одновременно. Никто из них не сеял лишку и не обменивал его, а человека, у которого урожай был слишком хорош, считали вором, укравшим духов урожая у соседа.

А сеньоры? Сеньоры тоже не были на земле собственниками. Какой смысл слабому покупать землю, если сильный ее отнимет? И какой смысл сильному покупать землю, если ее можно отнять или получить от короля, как дар? И всем хороши бесплатные милости – жаль только, что король не может быть стеснен своей милостью и может по закону отобрать землю обратно.

Даже право суда было такой же фиктивной собственностью. Разве это сеньор судил? Он только получал судебные штрафы, а судила община; сходились, звали местного шамана и выясняли правду: отчего подохла корова, отчего выпал град? Тот тряс прутья и находил виновника с «соленым глазом», – не нравились люди с соленым глазом народу, не нравились, как и государству!

Пестрый всадник проскакал по недостроенному настилу, – один плотник, как лягушка, нырнул в воду, – соскочил с коня, подбежал к Даттаму, начал, захлебываясь, рассказывать: и о ночном гадании, и о Марбоде Кукушонке, и о Белом Эльсиле.

– А чужеземец? – спросил Даттам. – Куда он делся из Золотого храма?

– Ускакал после полудня! Словно ясновидец!

– Еще что? – осклабившись, сказал Даттам.

– Еще господину настоятелю кажется, что Арфарра затевает мерзкую игру, и что Марбод Кукушонок, может, жив.

Даттам скатился со скалы, велел блюсти, как девицу, желтую среднюю повозку, вскочил на коня и с десятью боевыми монахами был таков.

* * *

Навстречу Бредшо попадалось довольно много народу, ехавшего на ярмарку, а попутчиков что-то не было. Наконец повстречались шесть деревянных фур, распряженные волы щипали травку. Девушка в шелковых лентах окликнула его:

– Куда едешь?

Бредшо сказал:

– У меня вышла ссора с Марбодом Кукушонком. И такая крепкая ссора, что, я боюсь, его дружинники за мной гонятся, несмотря на золотое перемирие. Еду к графу Лахуры.

Девица поглядела, как Бредшо сидит на лошади, засмеялась:

– Ты думаешь, люди Кукушонка не догонят такого конника? – Обмахнулась кончиком косы и добавила: – Ты уже проехал мимо долины Пузырей. Раньше, когда по слову государя цвели деревья, там зимой растили персики и манго для Ламассы, а теперь там все провалилось в озеро. Я, однако, дам тебе палочку, – покойники тебя не тронут, а людей там нет. А до долины, – засмеялась она и снова обмахнулась толстой косой, – поедешь с нами. Если что, я тебя в сене спрячу…

Бредшо подивился легкости, с какой можно добыть оберег от покойников, однако вскоре понял, что актеры были не столько актеры, сколько странствующие звериные мимы. По-вейски можно было бы сказать, что они не переодевались, а превращались в своих персонажей, ходили одноногие и с лопухами вместо ушей. По-аломски этого сказать было нельзя, поскольку понятия «переодеваться» и «перевоплощаться» выражались в нем одним словом.

Бредшо нашел недурной и саму женщину, и ее предложение. А если его настигнут в заколдованном месте, – прекрасно. Два выстрела из минного пистолета только укрепят репутацию покойных садоводов из долины Пузырей.

* * *

Дружинники Эльсила скакали всю ночь, а утром повстречались с караваном звериных мимов. Стали спрашивать о чужеземце. Из оранжевой фуры высунулась, бесстыдно оправляя паневу, красавица-колдунья.

Эльсил смотрел на нее, а она хмурила бровки, изогнутые наподобие лука, и взгляд – как стрела:

– Чужеземец? Белокурый, худощавый? Конь саврасый? Вечером проскакал, – вроде на утиный шлях собирался.

Эльсил поскакал дальше. Дорога шевелилась, вспархивала птицами, – на соседнем поле нагие девушки бесстыдно волочили зубом вверх рало, проводя черту между жизнью и смертью, – а половина Эльсила уже за этой чертой.

– Сними шапку, дурень, – сердито закричал Эльсил одному из дружинников. – Не видишь – солнце восходит!

Через час заметили у придорожного камня черепаху и решили погадать. Эльсил провел черты и резы и сказал:

– Сдается мне, что свора забежала вперед дичи.

И поворотил коня.

Один из дружинников заступил ему дорогу и сказал:

– Старая Лахута завистлива. Мало ли бывало неверных предсказаний?

– Оставь его, – сказал другой дружинник. – Ты что, не видишь, что у него из головы не идет эта колдунья. Вот бабы! Как общинный выгон: пасутся все, а – ничье.

Через два часа всадники нагнали повозки.

Эльсил распахнул холщовую стенку, влез в фургон. Колдунья сидела на охапке соломы и жгла в светильнике травку. Эльсил виновато усмехнулся, снял с плеча шлем и колчан со стрелами. Девица, как рыбка, повисла у него на шее. Эльсил неловко отстегнул пряжку у плаща и кинул плащ куда-то вбок. Плащ вспорхнул и зацепился за светильник. Тот хлопнулся вниз: горящее масло разлилось по полу, солома вспыхнула. Колдунья страшно закричала и бросилась к Эльсилову мечу, а из-под соломы начал выдираться человек. Эльсил кинулся на него, в фургон попрыгали дружинники.

Не прошло и времени, нужного, чтобы натянуть лук, – чужеземца скрутили, как циновку; один дружинник сел на ногах, другой – на вывернутых руках. Огонь затоптали, а остатки соломы загасили о рожу торговца.

Эльсил встал над ним и сказал:

– Клянусь божьим зобом, Сайлас Бредшо! Я сказал Марбоду, что много плохого выйдет оттого, что он не убил чужеземцев. И как я сказал, так оно и сделалось.

Потом Эльсил нагнулся, снял с пояса Бредшо меч и еще, заметив, взял оберег от духов-пузырей. Подумал, пожал плечами, вытащил свой кошель и кинул колдунье: зачем ему теперь деньги? Та лежала на подпаленной соломе и горько плакала.

Бредшо выволокли из фургона.

Эльсил дал знак развязать веревку на ногах Бредшо, а веревку, надетую на шею, намотал на руку; конники съехали с дороги и поволокли с собой пешего.

Бредшо шел, спотыкаясь, час, другой. Из разговоров дружинников между собой он понял, что не только человек, но и место, где совершено убийство во время перемирия, окажется вне закона; и не хотели портить дороги и хорошей земли, а шли в долину Пузырей.