А сегодня мне не до наказаний.

Передо мной файл с расшифрованным дневником Клары.

Блять, лучше покончить с этой сранью быстро и убить все то, что еще теплится где-то в самых мрачных глубинах души.

* * *

И вот с чего я взял, что это будет подробная запись событий день за днем?

С того что Клара казалась мне такой милой прилежной пусечкой, которая доверяет бумажному сердечному другу самые сокровенные мысли?

Сперва я даже не понимаю, что именно и где читаю — даты скачут, как кенгуру. А потом просекаю: Клара описывала только самые яркие моменты своей жизни в хаотичном порядке.

Писала про события десятого марта сразу после четырнадцатого мая. И с годами своевольничала.

Фриковато.

А ведь она казалась мне тихой задумчивой девушкой с покладистым характером. Часто настолько уходила в свои мысли, что даже носки ее туфелек смотрели куда-то в сторону от меня.

Анхела, кстати, тоже задумчивая. Но она никогда со мной так надолго не зависает. А ее туфельки всегда повернуты ко мне.

Я листаю дневник, пытаясь найти более-менее свежую дату.

Первые воспоминания мне не нужны. Вот уж догадываюсь, что Клара ничего хорошего не подумала про мальчишку, который лихо подставил ей подножку. Она рухнула на грязную землю в прелестном кремовом платьице, которое тогда показалось мне идиотским подобием пирожного.

Ну а я ржал во весь голос и, конечно, не стал предлагать ей руку. Клара все никак встать не могла, а я ржал и ржал. Мне было девять.

Нет, такие воспоминания не годятся. И про то, что Клара подумала, когда я «случайно» облил ее из шланга и испортил праздничную прическу, тоже читать не хочу.

Ищу самые поздние записи.

И нахожу.

«Как я их всех ненавижу! Папа постоянно требует, чтобы я хорошо играла свою роль. Диего, мол, туповат и мало что понимает, зато его родители не дураки. Надо вести себя так, чтобы и они ничего не заподозрили и с удовольствием принимали меня у себя в гостях. Чтобы я запоминала обстановку и планировку на случай, если все провалится».

Блять. Я невольно ломаю карандаш, который зачем-то верчу в пальцах.

«Мама не любит папу. (Кто будет любить такого рохлю, который делает шлюху из собственной дочери?). Зато она реально тащится от этого урода Рейеса. Как можно быть такой недальновидной идиоткой? Она совсем ослепла что ли?»

Мне остро хочется закурить или выпить. Но я выкинул все, что курится, а выпивку в кабинете не держу.

Смотрю в экран. Читаю:

«Диего даже сейчас огромный и грубый, как горилла. У мамы вообще нет вкуса. Я понимаю, она папу не любит, но так открыто запасть на дебила какого-то?! Бесит! Потому она всегда поддакивает папе, когда папа хочет, чтобы я с этим придурком встречалась и принимала его ухаживания».

Я не могу пошевелиться. Ощущение, что на меня каменная плита рухнула и размозжила все тело в кашу.

Нет слов, блять.

И тетрадь ведь не подделка. Я помню, как рисовал в ней портрет Клары и немного попачкал страницу чернилами. Среди прочих обрывков есть и эта мазня.

К тому же, Рауль явно не планировал, что я увижу тетрадь.

Наоборот, он хотел поиздеваться, что я сдохну и тайны Клары не узнаю.

Блять. Лучше бы этот дневник и впрямь сгорел. Раулито мне благое дело сделал, когда его изорвал.

«Он же пары слов связать не может, когда меня видит. Только блеет дурацкие стишки и петь пытается. Певун недоделанный. А когда он раскачивает меня на качелях, я хочу свалиться с них, больно удариться и попасть в больницу, чтобы только больше его не видеть».

Блять. Если я прочту еще хоть пару строк, то спалю все нахер или поломаю свою дорогую и удобную мебель.

Но меня трясет и колотит от собственной слепоты и тупости так, что руки дрожат.

Вещи Клары я уже сжег, но мне, блять, необходимо сжечь что-то еще.

Я беру новый заточенный карандаш, лист бумаги и быстро рисую портрет этой твари.

Каждая черточка суки в памяти жива еще.

А когда поднимаю глаза от портрета, на меня смотрит моя не пойми как оказавшаяся в кабинете чика с совершенно непередаваемым выражением лица.

Неужели я не запер дверь?!

Я готов отдать за Анхелу жизнь. Но я никак не думал, что смерть придет так скоро и от ее ласковых рук!

— Что это? — она кивает на портрет, спрашивая настолько тихим жутким голосом, что меня дрожь пробирает.

Я начисто забываю, что вообще-то не раз убивал людей голыми руками.

Анхела не шутит. Она в ярости.

И она спросила именно «что это», а не «кто».

Она же видела Кортни Фуэнтес, а Клара была одно с ней лицо. А может, Анхела и фото Клары у Фуэнтесов видела.

Блять. Та, которую я считал святой, оказалась настолько стервой, что умудрилась поставить наши отношения с чикой под удар прямо с того света!

— Что. Это. Рейес?

Что мне сказать? Рисовал Клару, чтобы сжечь воспоминания дотла?

Я не умею оправдываться.

Просто молчу, а чика делает резкое движение и достает из-за спины наваху. Откуда у нее этот нож, я знаю. У меня стащила из стола.

Я только за то, чтобы Анхела училась самообороне.

А это уже не самооборона.

Кажется, с игрой в Гарсию пора завязывать.

Но я жду, что чика сделает дальше, поскольку понимаю: сейчас пиздецки виноват я.

Она подходит и ловким движением прижимает лезвие ножа к моему горлу.

— На пол.

Анхела хочет, чтобы я лег на пол? Смотрю на чику в упор.

Она дико соблазнительная, когда такая злая. Просто чистый секс.

Отбить наваху ничего не стоит. Отбить у Анхелы Рубио стремление связать со мной жизнь — катастрофа.

Анхела показывает глазами вниз.

Хорошо. Ложусь.

— Снял трусы.

Ого.

Дьявол. Эта игра меня нехило заводит. Стояк крепкий.

Я смотрю на чикины стройные ноги.

— Вытянул руку.

Да, моя бандитка. Слушаюсь.

Я почти касаюсь ладонью ножки стола.

Анхела стягивает с головы ленту для волос и привязывает мое запястье к столу, жестко затягивая узел.

Все молча и с сосредоточенным лицом.

Я завороженно смотрю, как она стягивает трусики и бросает в сторону. Юбка скрывает самое интересное.

Но спустя миг я вижу все: Анхела садится мне на лицо своими роскошными губками.