Каждый из главарей нашел более или менее ловкий способ осведомить маркиза о непомерной награде, какую он ждал за свои заслуги. Один скромно просил пост губернатора Бретани, другой — поместье и титул барона, третий — чин, четвертый — командование полком, и все требовали пенсий.

— А вы, барон? — спросил маркиз, обращаясь к дю Генику. — Вы разве ничего не хотите получить?

— Право, маркиз, эти господа оставили для меня только корону Франции. Что ж, я могу удовольствоваться ею!..

— Эх, господа! — сказал аббат Гюден громовым голосом. — Подумайте все-таки! В день победы ваша торопливость все испортит. Ведь королю придется сделать уступки революционерам.

— Якобинцам? — злобно крикнул контрабандист. — Пусть только король даст мне волю, — ручаюсь, что тысяча моих молодцов живо их перевешает, и мы от них избавимся.

— Господин де Котро, — сказал маркиз, — я вижу, что приглашенные уже начинают съезжаться. Мы все должны соперничать в заботах и усердии, чтобы побудить этих людей примкнуть к нашему святому делу, и вы сами понимаете, что сейчас не время заниматься вашими требованиями, будь они даже и справедливы.

С этими словами маркиз направился к двери, как будто хотел встретить первых гостей — несколько человек окрестных дворян. Но смелый контрабандист загородил ему дорогу и принял вдруг покорный и почтительный вид.

— Нет, нет, маркиз! Извините меня, но в тысяча семьсот девяносто третьем году якобинцы слишком хорошо научили нас, что не тот ест хлеб, кто его жнет. Подпишете мне вот эту бумажку, и завтра же я приведу вам полторы тысячи молодцов. Не подпишете, — я сговорюсь с первым консулом.

Бросив вокруг гордый взгляд, маркиз увидел, что дерзкие слова старого шуана и решительный его тон никого не возмущают. Только один человек, сидевший в углу, не принимал участия в этой сцене и спокойно набивал табаком глиняную трубку. Откровенное презрение к жадным ораторам, скромная поза и сочувствие, которое маркиз прочел в его взгляде, заставили де Монторана внимательнее посмотреть на этого бескорыстного служаку, и он узнал в нем майора Бриго. Вождь роялистов быстро подошел к нему.

— А ты? — сказал он. — Чего ты просишь?

— Э, маркиз! Пусть вернется король, и я буду доволен.

— А для себя?

— Для себя? Шутить изволите!

Маркиз пожал заскорузлую руку бретонца и, подойдя к г-же дю Га, сказал:

— Сударыня, я могу погибнуть в сражениях, не успев представить королю точный отчет о состоянии католической армии в Бретани. Если вам придется увидеть реставрацию, не забудьте ни этого славного человека, ни барона дю Геника. В них двоих больше преданности, чем во всех этих господах.

И он указал на вожаков, с явным нетерпением ожидавших, чтобы маркиз удовлетворил их просьбы. Все они держали в руках развернутые бумаги — вероятно, свидетельства их заслуг, удостоверенных роялистскими генералами в недавних войнах, — и все уже начинали роптать. В этой толпе аббат Гюден, граф де Бован и барон дю Геник совещались, как помочь маркизу отклонить столь непомерные притязания, ибо находили положение молодого предводителя весьма затруднительным.

Вдруг маркиз обвел это сборище своими голубыми глазами, блестевшими иронией, и сказал звонким голосом:

— Господа, я не знаю, достаточно ли широки полномочия, которыми королю угодно было облечь меня, — да, достаточно ли они широки для того, чтобы я мог удовлетворить ваши просьбы! Может быть, он не предвидел такого рвения и такой преданности. Вы сами сейчас будете судить о моих обязанностях, и, возможно, я окажусь в состоянии их выполнить.

Он вышел и вскоре вернулся, держа в руке развернутое письмо, скрепленное печатью и подписью короля.

— Вот грамота, в силу которой вы обязаны повиноваться мне, — сказал он. — Этот документ дает мне право управлять от имени короля Бретанью, Нормандией, провинциями Мэн и Анжу и устанавливать заслуги офицеров, отличившихся в королевских армиях.

Все сборище радостно всколыхнулось. Шуаны подошли к маркизу и почтительно его обступили. Все взгляды были прикованы к подписи короля. Молодой вождь стоял перед камином; вдруг он повернулся, бросил грамоту в огонь, и она сгорела в мгновение ока.

— Отныне я хочу командовать только теми, кто видит в короле — короля, а не добычу их алчности, — воскликнул юноша. — Вы свободны, господа! Можете меня покинуть.

Госпожа дю Га, аббат Гюден, майор Бриго, шевалье дю Висар, барон дю Геник и граф де Бован восторженно крикнули: «Да здравствует король!» Остальные вожаки секунду колебались, подхватить ли им этот возглас, но благородный поступок маркиза увлек их, все стали просить, чтобы он все забыл, заверяя, что и без королевской грамоты он по-прежнему будет их вождем.

— Идемте танцевать, — громко сказал граф де Бован, — и будь что будет! В конце концов, — весело добавил он, — лучше, друзья мои, просить господа бога, чем его святых! Давайте сначала сражаться, а там увидим.

— А! Вот это правильно. Прошу прощенья, барон, — тихо сказал Бриго, обращаясь к верному дю Генику, — я никогда не видел, чтобы с утра требовали плату за поденщину.

Все разошлись по гостиным, где уже собирались приглашенные. Маркиз тщетно пытался прогнать выражение печали, омрачавшее его лицо; ясно было видно, как тяжело подействовала эта сцена на человека, чья преданность еще сочеталась с прекрасными иллюзиями юности. И всем вожакам стало стыдно.

Пьянящая радость охватила это сборище, состоявшее из рьяных приверженцев роялистской партии: в глуши мятежной провинции они никогда не могли правильно судить о событиях революции и, естественно, принимали за действительность совершенно беспочвенные надежды. Смелые военные операции, начатые Монтораном, его имя, его состояние, его способности подняли во всех дух и вызвали политическое опьянение, самое опасное из всех видов опьянения, ибо охладить его могут только потоки крови, почти всегда проливаемой напрасно. Для всех собравшихся тут людей революция была лишь кратковременной смутой во французском королевстве, где, как им казалось, ничто не изменилось. Этот сельский край все еще принадлежал дому Бурбонов: роялисты так полновластно царили в нем, что Гош четыре года назад добился тут не столько мира, сколько перемирия. Дворяне весьма легкомысленно судили о республиканцах; Бонапарт был для них кем-то вроде Марсо[32], но более удачливым, чем этот его предшественник. Итак, женщины очень весело готовились танцевать. Лишь несколько главарей, которым уже приходилось драться с синими, сознавали, насколько положение серьезно; но, зная, что говорить о первом консуле, о его могуществе — бесполезно, ибо отсталые соотечественники их не поймут, они беседовали меж собой, равнодушно посматривая на женщин, которые в отместку вовсе не глядели на них и разбирали друг друга по косточкам. Г-жа дю Га, приняв на себя роль хозяйки дома, старалась успокоить нетерпение танцорок, обращаясь к каждой из них с обычными любезностями. Уже слышались визгливые звуки настраиваемых скрипок. Вдруг г-жа дю Га заметила маркиза, лицо его все еще хранило печальное выражение. Она быстро подошла к нему и сказала: