И Виктор Иванович в подробностях рассказал ему о смерти отца воздыхателя Ирины. О том, как тот взял непонятно для чего кредит в банке. Достаточно крупную сумму для пенсионера. О том, как потом эти деньги исчезли непонятно куда. О странной смерти достаточно крепкого еще старика Виктор Иванович рассказал тоже, не забыв упомянуть о подозрениях его сына и Ирины.

– Приступ сердечный, говоришь? – задумался Гришин. – И гости были накануне смерти? Хм-м…

– Не гости, а гость, который потом тщательно следы пиршества за собой убрал и мусор из квартиры вынес.

– Это кто же такое говорит? – прищурился Гришин недоверчиво.

– Соседка говорит. Бессонницей страдает, вот и любопытствует у окна днями и ночами. Видит всех, кто к кому на свидания бегает. Кто в гости, а кто из гостей. Видит, и слышит, и реагирует на каждый стук соседней двери. Среди полуночной тишины каждый скрип громче во сто раз кажется, так ведь? Вот она и отслеживала всех визитеров.

– И что же, она видела того, кто от старика выходил вечером?

– Не вечером, а ночью! Видела! Мало того – узнала!

Это была минута его триумфа. Он выстрадал этот момент. Выстрадал собственными сомнениями на предмет виновности Моховой Светланы Ивановны. Как он мучился от чувства, что и помочь ей вроде должен, отблагодарив за жизнь собственного ребенка, и что может преступить закон из-за этой самой благодарности!

Выстрадал отбрыкиванием – пускай и с соблюдением ранговых приличий – коллег от него как от назойливой мухи. Официально ведь не мог заниматься этим расследованием, все под прикрытием. А прикрытию это не всегда нравилось, хотя и не говорило оно об этом напрямую.

Все это он пережил ради такого вот момента, когда Гришин Михаил Семенович от изумления откроет рот.

– И кто он?!

– А ты как думаешь? – Виктор Иванович подергал бровями. – Никаких соображений нет на этот счет?

– Он?!

– Он самый!

– А зачем к старику среди ночи поперся?

– А вот это пока для меня остается загадкой. Но, думаю, не для того, чтобы старик своего сына на путь праведный наставил, запретив тому любить его жену. Думаю, не для того.

Гришин помолчал с минуту, потом покачал головой и протянул руку:

– Знаешь, сколько наслышан был о твоем чутье, все как-то… Не то чтобы сомневался, но… Но теперь, Иваныч! Уважаю, честно!!! Когда будем брать?

– Кого?

– Того! Того, кого твоя старуха, страдающая бессонницей, видела выходящим из соседней квартиры.

– А вот как эксгумируем труп старика, проведем экспертизу на возможное присутствие яда в его организме, так и возьмем. А пока… Пока очень бы мне хотелось узнать о жизни покойного старичка поподробнее. Как жил, кем работал и вообще… Зачем же он все-таки брал кредит, а? И куда могли подеваться его деньги?..

Он снова и снова пересчитывал деньги, которые собирал годами и прятал от всех в старом пластмассовом кейсе. Неприглядная пластиковая коробка с отбитыми углами, сломанной ручкой, но очень надежными замками. Он перевез этот кейс из своего прежнего дома, где когда-то жил с родителями. Перевез, уложив на дно свой первый взнос на путевку в счастливую жизнь. Он тогда продал квартиру деда, родителей. Продал, правда, по-глупому совершенно. Сильно продешевил, но обстоятельства его подгоняли. Нужно было очень быстро избавляться от недвижимости и уезжать куда глаза глядят. Вот и выручил с продажи двух квартир не очень много. Обменял на крупные иностранные купюры и положил их в этот старый кейс.

Их оказалось очень мало! Тонкая пачка сиротливо жалась в углу кейса, и ее явно не хватило бы на то, в чем виделась ему шикарная, счастливая жизнь.

А виделась она ему далеко за океаном, в огромном доме с колоннами, бассейном и газоном по всему периметру. Виделся еще приличный автопарк в огромном гараже. Дюжина загорелых красоток, облепивших бортик его бассейна. Целый штат прислуги и…

И никакой абсолютно финансовой зависимости! Никакой!!! Потому что он ненавидел эту зависимость. Ненавидел до зубовного скрежета, до темноты в глазах. Это только дед его полоумный мог совершать открытие за открытием в науке за благодарственные письма от правительства. Родители чокнутые могли лазить по горам и жить на озерах, существуя на подножном корме.

Он так не хотел! Он был совершенно другим. Он был сильным, красивым, умным, коварным, и потому жизнь у него должна была совершенно отличаться от их жизни. Она должна была быть шикарной и не знающей никакой нужды. Он ведь этого достоин!..

– Стасюшка, да зачем же тебе новые джинсы, если старые еще очень крепкие и нигде не порвались! – недоуменно выкатывала на него мать совиные глаза.

– Сын, это барство – забрасывать такие шикарные боты и требовать новые, – возмущенно рокотал папаша, потрясая у него перед носом говностопами, над которыми потешался весь класс. – Мы вот с матерью…

Они с матерью кичились тем, что им так мало нужно от жизни. Они упивались собственным равнодушием ко всякого рода удобствам и лоску.

– Нам этого не нужно! Мы живем в ладу с самими собой! – любили они повторять, принимая гостей в прокуренной гостиной с не беленным двадцать лет потолком.

Стас их ненавидел за это. Сколько помнил себя, столько помнил эту ненависть, не утихающую, а лишь крепнувшую с годами.

Немного лучше он относился к деду, но и то лишь потому, что тот учил его химии. Учил терпеливо и именно так, как того хотел Стас – не залезая в дремучие кущи сложных формул. Он учил его химической кухне. Именно дед однажды обронил фразу, ставшую судьбоносной и определившую всю дальнейшую жизнь Стаса да заодно и всех его имеющихся родственников.

– Зная природу этого вещества. Умело манипулируя дозировкой, – пробормотал дед как-то, колдуя над пробирками. – Можно стать властелином жизни, малыш.

Неизвестно, что дед имел в виду, говоря так. Но Стас понял это именно так, как хотел. И…

И спустя год деда не стало. Умер от сердечного приступа. Никого не удивило. Был очень стар, сильно переживал о том, что на кафедре стали поговаривать о возможном его сокращении, вот сердце и не выдержало. Хорошо, что еще успел свою квартиру переоформить на внука, а то хлопот бы с ней не обобрался. По линии жены имелись какие-то внучатые племянники, которые тоже были бы не прочь погреть руки на наследстве.

Потом сердце не выдержало у его родителей. Они очень тихо и планомерно покинули свое чадо, так же оставив тому в наследство, что успели нажить. Нажили не очень много, но все же…

Он бы, может, и остался жить и дальше в столице, но тут кому-то из дедовых родственников начало казаться, что в череде этих смертей есть что-то зловещее. Вот и пришлось уехать, чтобы не маячить у них перед глазами. Око, как говорится, не видит…