вдоль длинных оград, вдоль деревьев редких, куда-то – в сердцевину безвременья, в даль, за которой возможна и глубь, ну а может быть, даже и высь, где огни впереди зажглись, где куда-то прийти нам надо, где дождёмся тепла и лада…

* * *

…Гость нежданный в той комнатушке, где однажды я обитал и куда, навестить меня, заявился, с выпивкой, Зверев.

Гость – случайный. Но, вроде, по делу появился здесь. Как-то мнётся. Но потом – набирается храбрости. Обращается к Звереву:

– Толя!

Зверев, как говорят, ноль внимания.

Гость тогда говорит:

– Анатолий!

Зверев снова – не реагирует на такое вот обращение к нему совсем незнакомого, непонятного человека.

Гость опять говорит:

– Анатолий Тимофеевич! Вы меня слышите?

Зверев, глухо и кратко:

– Слышу.

– Вы могли бы сейчас…

– Что – мог бы?

– Написать трактат.

– Что?

– Трактат. Говорят, вы их здорово пишете.

– Что сказал ты? А ну, повтори!

– Вы могли бы трактат написать?

– Я могу, старик, очень многое написать.

– И трактат?

– И трактат.

– Напишите трактат.

– О чём?

– Как – о чём? Надо сообразить. Об искусстве вы, вроде, писали. Напишите трактат – о погоде.

Зверев, коротко:

– Десять рублей.

– Что, сумеете?

Зверев:

– Двадцать.

Гость опешил:

– Ну, аппетиты…

Зверев, резко и твёрдо:

– Тридцать.

Гость подумал немного. Потом произнёс, осмелев:

– Я согласен.

Зверев:

– Что там сейчас за погода?

Гость, слегка озадаченно:

– Где?

Зверев:

– Там, за окном. На улице.

Гость:

– На улице? Дождь идёт. Зябко, сыро. В общем, невесело.

Зверев:

– Деньги мне покажи!

Гость, порывшись в карманах:

– Вот! Ровно тридцать рублей.

Зверев:

– Ладно. Хорошо. А на чём писать? Да и чем?

Гость:

– А вот и тетрадь, новенькая. И ручка. Заграничная ручка. Отличная.

Зверев, хмуро:

– Давай тетрадь. И свою заграничную ручку.

Гость на стол положил тетрадь. Рядом с ней положил он ручку.

Зверев молча раскрыл тетрадь. Взял в свою артистичную руку заграничную ручку. Подумав, написал заголовок, простой и понятный: «Трактат о погоде». И – немедленно начал писать.

Он писал до тех пор, покуда вся тетрадь не была заполнена размышлениями художника, размышлениями – о погоде.

Он сложил тетрадь. Протянул её, вместе с ручкой, нежданному гостю. И сказал:

– Теперь – гонорар.

Гость воскликнул:

– А можно мне посмотреть сначала?

И Зверев разрешил ему это:

– Смотри.

Гость сразу же начал читать творение свежее зверевское.

И – втянулся. И прочитал всё, что было в тетради написано.

В это время Зверев смотрел на допитую бутылку вина. И грустнел, на глазах.

Гость закончил чтение. Встал. И сказал:

– Ничего подобного не читал я. Это – шедевр.

Зверев буркнул в ответ:

– Бывает.

Гость сказал:

– Вот, пожалуйста, ваш гонорар. Здесь тридцать рублей. А трактат ваш – я сохраню.

Зверев деньги небрежно взял. И сказал, со значением, гостю:

– Разрешаю хранить трактат. Деньги есть ещё?

Гость, растерянно и немного волнуясь:

– Есть.

Зверев, грозно, ему:

– Покажи!

Гость достал кошелёк свой:

– Вот!

Зверев:

– Слушай, старик! Алейников – гениальный поэт, – и широким жестом, дружеским, рыцарским, щедрым показал на меня, – он бездомничает. И ему, как и мне, нужны тоже средства к существованию. Понимаешь меня?

Гость взглянул на меня и сказал:

– Понимаю.

Обратился Зверев ко мне:

– Ты скажи мне, Володя, – сейчас у тебя в портфеле найдётся хоть один, какой уж там есть, самиздатовский сборник твой?

Я открыл портфель. Посмотрел, что в нём есть. И сборник нашёлся. Положил я на стол его:

– Вот он.

Зверев – гостю:

– Купи у Володи самиздатовский сборник его. Ты об этом не пожалеешь. Будешь долго потом вспоминать нашу встречу. Ты меня понял?

Гость спросил:

– Сколько стоит сборник?

Зверев сразу сказал:

– Четвертную.

Гость сказал:

– Так и быть. Куплю этот сборник, не за четвертную, а за тридцать рублей, маэстро, как и ваш трактат о погоде.

Зверев это одобрил:

– Лады!

Гость открыл кошелёк. Достал ровно тридцать рублей оттуда. Протянул мне деньги:

– Держите!

Я сказал ему:

– Благодарю.

Зверев – мне:

– Подпиши ему сборник. Внуки лет через сколько-то там, да неважно ведь, через сколько, в общем – в будущем, продадут за приличную сумму. Я знаю, так и будет. Им хватит на жизнь.

Подписал я свой сборник – и молча протянул его нашему гостю.

Он сказал:

– Спасибо, Владимир!

Зверев – гостю:

– Давай трактат!

Гость:

– Зачем ещё?

– Подпишу!

– Да, конечно, конечно. Вот он.

– Как зовут? Фамилия, имя, да и отчество.

Гость сказал.

Зверев свой трактат подписал. Протянул его гостю:

– Держи!

Гость воскликнул:

– Спасибо, спасибо!

Зверев:

– Не за что.

Гость:

– Я так рад!

Зверев:

– Слушай, трактат – о погоде. А погода сегодня – скверная. Настроение – тоже неважное. Вот десятка. Сгоняй в магазин. Это близко, здесь, за углом. И купи там побольше выпивки. Ну а если что-то останется, то купи тогда и закуски.

Гость сказал:

– Я согласен. Я мигом!

Подхватил десятку – и ринулся, во весь дух, поскорее, за дверь.

Не прошло и пяти минут, как вернулся он к нам, промокший под дождём, но довольный, с выпивкой и закуской:

– Я всё купил!

Зверев:

– Здорово! Ты молодец.

Гость спросил:

– Мне теперь уходить?

Зверев:

– Нет! Посиди-ка с нами. Обогрейся немного. Высохни. Предлагаю втроём нам выпить. И, поскольку закуска имеется, то немного и закусить.

И мы, разумеется, выпили. И закусили. Втроём.

А потом – говорили мы. Долго. Обо всём на свете. Втроём.

И день дождливый сменился вечером, тоже дождливым, но это ведь – там, за окном, а в комнате нашей – тепло и спокойно. И мы – говорили. Об искусстве, о жизни. И я читал в тот вечер стихи. И Зверев их слушал внимательно, и глаза его были влажными.

А гость сказал нам:

– Я счастлив, что познакомился с вами!

Ближе к ночи наш гость ушёл, унося с собою трактат о погоде, зверевский, с подписью, и мой самиздатовский сборник стихов, тоже с подписью. Был он в самом деле доволен и счастлив.

Жаль, что я позабыл, как звали нежданного нашего гостя.

Важно то, что он – был. Давно. В ту эпоху, что отшумела, вместе с ветром, с дождями, со снегом, со скитаниями, бездомицами, с тем, что сердцу дорого было, вопреки неурядицам всяким и невзгодам, со всем, что выжить нам помогало, что было явью, настоящей, что сердцу дорого и сейчас, потому что в нём было главное – наше творчество, что спасало нас и хранило, если даже нам приходилось временами играть с огнём…

* * *

…Надо теперь сказать обязательно – вот о чём.

Никогда, за все бурные годы дружбы моей со Зверевым,