Я смотрел на этих юных представителей коренного населения и невольно сравнивал их с европейскими сверстниками. Должен сказать: если не брать во внимание цвет кожи, то внешне эти ребята почти ничем между собой не отличались. Тем разительнее был контраст с впечатлениями от посещения Сискея. Я смотрел по сторонам и видел склоны холмов с маленькими хижинами и загонами для скота. По пути мне встречались женщины довольно странной наружности: глаза обведены широкими белыми кругами, что придавало им сходство с цирковыми клоунами. Некоторые из женщин выбеливали все лицо. Почти все были одеты в широкие юбки и шафранового цвета покрывала. На голове — объемистые тюрбаны из хлопчатобумажной ткани. Некоторые из юных девочек ходили обнаженными до пояса. В их движениях — когда они ходили, жестикулировали или же просто вскидывали голову при виде моего автомобиля — сквозила природная грация диких животных. Время от времени мимо проходила женщина с тяжелым кувшином на голове, она двигалась неспешной скользящей походкой танцовщицы. Много было матерей с грудными детьми, маленькие черные личики выглядывали из складок ярких шалей. И непременный персонаж — невероятно сморщенная старуха с властными повадками, которая обычно стояла на пороге хижины, опираясь на суковатую палку — ни дать, ни взять Аэндорская колдунья. Но самым удивительным казалось полное отсутствие мужчин! Деревни выглядели этакими поселениями африканских амазонок. Потом я сообразил, что удивляться нечему: все мужчины трудились на золотых приисках Йоханнесбурга. Деньги нужны им, чтобы оплачивать подушный налог и приобретать новый скот (а вместе с ним и новых жен).

С живописной стороны Сискей выглядел великолепно, но в сельскохозяйственном отношении являл собой трагическую картину. Куда ни кинь взгляд — сухая, потрескавшаяся земля, давно утратившая верхний животворящий слой почвы. Повсюду бродили тощие стада коров и коз. Своими копытами они вытаптывали тропы, которые при первом же хорошем ливне превратятся в овраги и расселины. Эрозия почвы представляет собой одну из худших проблем национальных резерватов. И хотя земля здесь плодородная (одна из лучших в Союзе), она не в состоянии вынести груза людей и в особенности скота. А банту не соглашаются сокращать свои стада. Ведь традиционно скот для них — богатство. Владеть стадом означает иметь жен и обладать властью. Чудовищная перенаселенность и примитивные представления о земледелии привели к тому, что огромные площади — сотни квадратных миль южноафриканской земли — становятся непригодными для сельского хозяйства.

2

Чем ближе я подъезжал к Кинг-Уильямс-Тауну, тем заметнее менялась окружавшая меня природа. В конце концов пейзаж превратился в некую смесь Дартмурских холмов и утесов Саут-Даунс. Меж ними пролегали дикие долины, по которым текли шоколадного цвета реки. Они смывали и уносили в небытие плодородную почву Южной Африки.

Путешествуя по необъятным африканским просторам, я убедился, что очень часто длинные, многосложные имена на карте оборачиваются маленькой горсткой жестяных сараюшек. Всякий раз, приближаясь к очередному «городу», я заключал сам с собой пари: перевалит ли число домов через десяток? В этом отношении Кинг-Уильямс-Таун оказался приятным исключением. Городок показался мне благословенным оазисом среди моря красной пыли. Тихие зеленые улицы, общественные здания, церкви, публичные библиотеки и банки — все настраивало на оптимистичный лад.

Здесь мне хочется поделиться одним наблюдением. Практически в каждом южноафриканском городе вы натолкнетесь на здание, которое пришелец из Древней Греции непременно бы принял за храм Аполлона. На поверку оказывается, что это один из многочисленных филиалов банка «Стандард» либо «Барклайз». Даже странно, что в стране, где латынь и древнегреческий исключены из программы школ и университетов, отделения банков выглядят как блестящая брошюра, рекламирующая плюсы классического образования. В самом центре Кинг-Уильямс-Тауна раскинулась просторная площадь, на которой в былые времена разгружались бычьи повозки. Теперь ту же функцию перевозки груза шерсти выполняют современные грузовики.

Меня отвели в местный музей полюбоваться на южноафриканскую знаменитость, к сожалению, ныне представленную лишь в виде чучела. Я говорю о самке бегемота, прославившейся по всему миру под именем Странницы Хуберты.

Без преувеличения можно сказать, что в 1928–1931 годах это очаровательное, трогательное создание занимало умы южноафриканцев более, нежели любое другое (не политическое) событие. Уж не знаю, что заставило Хуберту сняться с места, но она покинула родные края в далеком Зулуленде и двинулась на юг. Она шла не спеша, по ночам заглядывала в маленькие городки и деревушки — там полежит на газоне, здесь пощиплет травку на муниципальном выгоне. Городские чиновники и просто зеваки собирались вокруг незваной гостьи, светили факелами ей в глаза и удивлялись. Она же с невозмутимым видом смотрела на людей и лишь иногда широко зевала, прежде чем отправиться восвояси. Как-то раз Хуберта остановила целый поезд. Ни стук колес, ни отчаянные свистки машиниста не могли разбудить бегемотиху, которая заснула на рельсах. Лишь когда локомотив своим железным носом пару раз мягко ее подтолкнул, Хуберта проснулась, окинула шумный и беспокойный мир укоризненным взглядом и скрылась в зарослях буша.

«Хуберта стала чем-то вроде многосерийной радиопостановки, — писал мистер Уэллс в «Южной Африке». — В Йоханнесбурге пассажиры трамваев обменивались вечерними газетами и рассказывали друг другу: «Глядите-ка, что отмочила старушка Хуберта…»; в Кейптауне девушки-курьеры со смехом обсуждали ее похождения за пятичасовым кофе; по всему Союзу дети отказывались засыпать без очередной истории о Хуберте. Слухи о неутомимой путешественнице просочились в Британию и Америку, и там люди с интересом следили за ее странствиями. Сообщения о Хуберте печатались в таких разных изданиях, как «Панч» и «Чикаго Трибьюн».

Увы, конец этой трогательной истории оказался трагическим и неожиданным. Некий малограмотный фермер — не читавший газет, а потому не относившийся к числу поклонников Хуберты — увидел бегемота, плескавшегося в водах речки. Фермер вскинул свое ружье и произвел выстрел, который не только громом прозвучал по всему Южно-Африканскому Союзу, но и разнесся эхом по другим странам. Смерть Хуберты оплакивали по всему миру. Событие это обсуждалось в южно-африканском парламенте. Почившую бегемотиху называли не иначе как «символом Южной Африки», едва ли не национальной героиней. Злополучный фермер предстал перед судом по обвинению в несанкционированном отстреле королевской дичи и вынужден был заплатить значительный штраф.

А чучело Хуберты стоит в музее Кинг-Уильямс-Тауна и взирает на мир все с тем же выражением удивления и мягкой укоризны — как у человека, столкнувшегося с трагическим непониманием. Сколько раз нам доводилось видеть эту обиду на лице у человека, чьи мотивы были неверно истолкованы: «За что? Я же не собирался никому вредить… Мне просто было интересно».

Далее на своем пути в Ист-Лондон мне пришлось проезжать по территории, которая в середине девятнадцатого века стала ареной жутких событий. Здесь разыгралась одна из самых невероятных и трагических мистификаций в истории Южной Африки — история, известная под названием «убийство скота». Дело происходило на исконных землях коса вскорости после того, как они понесли очередное сокрушительное поражение в «кафрских» войнах. Жители приграничной полосы наслаждались непривычным миром и покоем, однако было ясно, что затишье долго не продлится.