– Да и ладно. Мы поспрашиваем остальных, уточним, может, кто-то из вас вел дневник. Проверим соцсети – тогда это, скорее всего, еще был MySpace? – вдруг кто-то в тот день написал какой-нибудь пост. – Рафферти выпрямился, оперся о подлокотники и заключил: – Поскольку покойный имел отношение к дому, нам придется провести обыск.

От жгучей ярости у меня перехватило дыхание.

– Но… – начал я и замолчал.

– Вот поэтому мы и хотели переговорить с вами с глазу на глаз, – произнес Рафферти, явно не заметив моего состояния. – Ваш дядя. Не сочтите за нахальство, но он, часом, не болен?

– У него рак мозга, – ответил я. – Он умирает. Ему осталось несколько месяцев.

Если я и рассчитывал, что после этого они от нас отстанут, то ошибался.

– Я правда вам очень сочувствую, – поморщился Рафферти. – И рад, что сперва пообщался с вами, давайте вместе подумаем, как максимально облегчить для него сложившуюся ситуацию. Мы, конечно, постараемся побыстрее, но, положа руку на сердце, наверняка провозимся до вечера. Вам есть куда уйти на целый день? Так, чтобы вашему дяде там было удобно?

– Некуда, – ответил я. Может, Хьюго и не возражал бы уехать на денек, но я возражал, за себя и за него, причем отчаянно, хотя с чего, казалось бы, ну да и хрен с ним. – Дома ему лучше. Он и ходит-то с трудом. И у него мысли путаются.

– Видите ли, в чем дело, – резонно заметил Рафферти, – у нас нет выбора, дом придется обыскать. Это необходимо. Ордер у нас есть. И мы не можем допустить, чтобы вы двое стояли у нас над душой.

Мы смотрели друг на друга. Нас разделял журнальный столик. Самое ужасное, что я с убийственной точностью понимал: несколько месяцев назад мне ничего не стоило бы их уболтать, никаких проблем, пара пустяков, очаровательная улыбка – и вот оно, идеальное решение, которое устроило бы всех. Сейчас же я бормотал, запинался и не убедил бы пятилетнего ребенка, даже если бы сумел найти выход (что вряд ли), мне не пришло в голову ничего лучше, кроме как устроить забастовку, что-нибудь типа “Оккупируй Дом с плющом”, и сказать этим ребятам, что им придется надеть на меня наручники и выволочь меня отсюда силой, но помимо досады я чувствовал еще и уверенность, что проделают они это охотно и весело.

– Давайте так, – сказал уже мягче Рафферти, – мы чуть подвинемся, вы с дядей уйдете из дома где-то на час. – Он посмотрел на Керра.

– Или на полтора, – добавил тот. Блокнот его исчез.

– На полтора. Сходите на ланч, за покупками. И пока вас нет, мы проверим кухню и кабинет. А когда вернетесь, эти комнаты уже ваши, займетесь работой, чаю себе заварите, если захотите, – и мы не будем друг другу мешать. Что скажете?

– Ладно, – ответил я, помолчав. – Согласен.

– Отлично, – весело подытожил Рафферти. – Значит, договорились.

Я встал, и он тоже. Я сперва не понял почему. И лишь когда он направился следом за мной в кабинет Хьюго, я вспомнил его слова. “Поскольку покойный имел отношение к дому, нам придется провести обыск. Ордер у нас есть”, – сказал он, хотя незадолго до этого сообщил, будто личность покойного они установили только сейчас.

Мне не следовало садиться за руль, но Хьюго уж точно не мог вести машину, а я не допустил бы, чтобы он бродил по улицам, пока Рафферти и его люди обшаривают дом. Принадлежавший Хьюго длинный белый “пежо” девяносто четвертого года местами проржавел, кое-где был подклеен скотчем, но стоило приноровиться к его капризам, и мы поладили. Труднее всего было ехать по шоссе: скорость, яркие огни, движущиеся предметы – такое ощущение, будто тебя выдернули из толщи стоячей зеленой воды во всю эту суету. Мне очень хотелось верить, что я веду нормально, поскольку еще одной встречи с копами я не выдержал бы.

И ужасно хотелось курить. Не потому что успел привыкнуть, но за всей этой неразберихой – слева копы, справа журналисты, и я между ними, якобы некурящий, – я не курил со вчерашнего вечера, а день выдался отстойный. Я свернул в переулки и наконец отыскал тупиковую улочку, вдоль которой тянулись чахлые деревца и маленькие домики, в которых, судя по виду, жили старики.

– Остановимся на минуту, – сказал я Хьюго, заглушил мотор и потянулся за сигаретами. – Очень курить хочется.

– Я ему чуть не врезал, – к моему изумлению, проговорил Хьюго.

И новости, и ультиматум копов он выслушал спокойно, лишь кивнул, сделал пометку в документах, но не произнес ни слова, пока мы выходили из дома и ехали в машине.

– Этому Рафферти. Я понимаю, что он не виноват, надо – значит, надо, но как представлю, что они роются в моих вещах и повсюду лезут, – мне прятать нечего, но дело же не в этом, это наш дом, – и когда он это сказал, я ему едва не… – Хьюго вдруг вздернул и тут же опустил плечи, и на миг я заметил, какой он высокий, какая широкая у него спина, какие длинные руки. – И знаешь, теперь жалею, что не врезал.

– Я пытался им помешать, – ответил я, хотя вовсе не был уверен, что это правда. – Чтобы не обыскивали дом. Или хотя бы нас не выгоняли.

– Знаю, – вздохнул Хьюго. – Ничего страшного. Может, нам даже полезно ненадолго выбраться из дома. – Он откинулся на подголовник и, зажмурясь, потер ладонью лицо. – Не понимаю, что у этого детектива на уме, совершенно не догадываюсь. По его лицу ничего не прочесть, что ж, работа у него такая. О чем он тебя спрашивал?

– Только о Доминике. Каким он был. Как часто бывал в доме.

– И меня о том же.

Рафферти остался с Хьюго в кабинете, а мы с Керром сидели в гостиной, и тот пытался завести со мной непринужденную беседу (о генеалогии – оказывается, прадед Керра каким-то образом участвовал в Пасхальном восстании шестнадцатого года), чтобы не так бросалось в глаза, что он за мной следит. Разговор в кабинете длился довольно долго, я даже занервничал – что они там обсуждают? Керр же, не обращая внимания на мое беспричинно дикое раздражение, все бубнил и бубнил.[18]

– Я его почти не помню, этого парнишку, Доминика. Бог свидетель, я старался. Уж не знаю, то ли он был такой неприметный, то ли память уже подводит… кажется, детектив остался недоволен.

– Это его проблемы, – сказал я. Сигарета меня немного успокоила, но злиться на Рафферти я не перестал.

– На фотографии я его узнал, но и только. Вспомнил, что кто-то из твоих одноклассников покончил с собой в то лето, когда вы окончили школу, но я не думал, что это был один из твоих друзей.

– Мы и не дружили. Разве что тусовались вместе.

– Какой он был?

– Да, в общем-то, хороший парень. Общительный. Не так уж часто он у нас и бывал. Ты, наверное, потому его и не запомнил.

– Бедняга, – сказал Хьюго. – Хотел бы я знать, как так получилось, что он очутился в этом дупле. Я не слишком любопытен, по крайней мере, никогда такого за собой не замечал, но вот он, вот я, и его смерть вмешалась в мое умирание. Назови это ребячеством, но, мне кажется, я имею право знать, что случилось.