— Вас же уволят, Анна Михална, если заступитесь. И вы не хуже меня это знаете.

— Значит, уволят, — беззаботно пожала она плечами. — Я и так тут засиделась. А так перед смертью хоть ногой, а дёрну, — улыбнулась. — И вы, моя дорогая, когда заступились за мальчишку, сделали тот же выбор, что и я. Не тёплое местечко в жизни главное, не месть, не деньги, не власть — всё это пустое. Оставаться человеком — вот что важнее всего.

— И труднее всего, — кивнула я.

— Тему-то выбрала? — хитро прищурилась она. — Знаю, выбрала.

Я вздохнула. Выбрала. И даже знаю, о чём писать.

Но в ответ на её вопрос покачала головой.

— Может быть, к следующему учебному году. Или когда-нибудь потом, когда рожу второго или третьего, — посмотрела я на кольцо на своём безымянном пальце.

Она улыбнулась. Встала. Опираясь на свою клюку, обогнула стол и протянула мне руку. Её жёсткая ладонь твёрдо по-мужски сжала мою.

— Спасибо, Анна Михална, за всё. До свидания, — шагнула я к двери.

— Удачи, Эльвира Алексеевна, — махнула она.

Спускаясь по широкой университетской лестнице, я вызвала такси.

А на звонок, большую кованную дверь дома открыл сам Пашутин.

— Какие люди! — усмехнулся Владимир Олегович Пашутин, увидев меня в дверях. В блестящих туфлях, строгих брюках и белоснежной рубашке, расстёгнутой на груди, он выглядел даже нарядно. И весь его вид говорил о том, что он чем-то доволен. — Ну, проходите, раз пришли. А мы тут как раз празднуем.

Он показал правую руку, отступая в дом. И блеснувшее на пальце обручальное кольцо сняло все вопросы.

— Эльвира Алексеевна? — вышла на шум Ксения, пусть не в подвенечном платье, но близком к тому. Светлое, скромное, трикотажное, дорогое. Мягко обтягивающее её подросший животик.

И, чёрт побери, она ведь не просто удивилась, она смерила меня взглядом. Картина маслом: хозяйка дома и незваная гостья, которую тут не рады видеть. Во взгляде Пашутина и то было меньше неприязни. Хотя логично. В нём-то неприязнь откуда? Он победил, указал моё место, показал кто хозяин. Он даже снисходительно готов меня выслушать и протянуть носок ботинка для поцелуя.

Правда меня не особо смутили ни его снисходительность, ни высокомерие поломойки, ставшей вдруг столбовой дворянкой. Могу ведь и щёлкнуть по носу, чтобы не задирала, просто намекну Пашутину каким образом она забеременела, а могу… и побрезговать. Честно говоря, плевать мне на неё.

— Поздравляю! А я не с пустыми руками, вы не подумайте, — усмехнулась я.

И уверенности во мне не убавилось, даже когда за накрытым с одной стороны огромным столом я увидела других участников фуршета. Точнее, всего одну.

— Юлия Владимировна, — кивнула я, когда та подскочила из-за стола. — Какая неожиданность. Вижу всё же нашли общий язык с мачехой. Похвально. Как удачно, что вы уже вернулись. Как вам погода в Лондоне? Я слышала, был дождь.

— Ты была в Лондоне? — удивился Пашутин, войдя следом за мной.

— Я?.. Да, — на миг растерявшись, она взяла себя в руки, так и не глянув на отца. — Летала на уикк-энд, — растянула губы в недобрую улыбку. — За подарком. Вам, Эльвира Алексеевна, к помолвке.

— Жаль, что я его так и не получила. Но какое совпадение! — поставила я сумку на стул и тоже гнусно улыбнулась. — Я тоже приготовила вам подарок, Юлия Владимировна. Уверена, вам понравится.

— Шампанского? — снисходительно следя за нашей дуэлью, предложил Пашутин.

— Не откажусь, — пожала я плечами. — Тем более столько поводов. Это мы сейчас за что выпьем? За здравие или за упокой? — приняла я из его рук фужер.

— А вы, я вижу, настроены серьёзно, — нахмурился он.

— Весьма. У меня теперь, благодаря вам, появилось столько свободного времени. Что грех его не потратить с толком. Вот по гостям хожу, долги раздаю.

— Благодаря мне? О, нет, вы ошибаетесь. Я тут ни при чём. Слышал, вы совершили ряд грубейших профессиональных ошибок, и в работе со студентами проявили небрежность, так что с большой головы на здоровую не перекладывайте. Уволили вас справедливо.    

— Вас уволили? — удивилась Юлька, вытаращив глаза.

Не скрою, меня удивило, что она не знала. Я думала Пашутина науськала она. Но такой ошарашенный у неё был вид, кода она повернулась к отцу, что я поверила.

— Па-ап, ты что совсем охренел?  

— Ты слова-то выбирай! С отцом всё же разговариваешь!

— А я считаю Володя прав, — вмешалась Ксения. — Нельзя допускать таких врачей к пациентам.

— У-у-у, — покачала я головой. А быстро девочка «переобулась». Уже не только нос, но и хвост задрала.

— Слышь ты, — развернулась к ней Юлька, — пасть заткни. Твоё мнение здесь вообще никто не спрашивает. Я задала вопрос, пап.

— Моя защитница, — подтянул к себе Пашутин жену. Погладил животик. Поцеловал в шейку. Та густо покраснела. И то, как хотелось ей спихнуть с себя его волосатые лапищи, как она сдерживалась, терпела, и слепой бы увидел. Как и то облегчение, что она испытала, когда он её отпустил и повернулся к дочери, только после этого снизойдя до ответа. — Да, моя деточка. В нашей жизни за всё приходится платить. А-а-а…

— А давайте выпьем, — перебила я, пока он тянул своё «а-а-а». Неужели он и правда думает, что я буду ещё и выслушивать его отвратительные инсинуации в свой адрес. — За ваше здоровье, Владимир Олегович.

Он громко рассмеялся.

— Неужели вы этим решили меня шантажировать?

— Шантажировать? — сделав глоток, удивилась я. — Вы решили, что я пришла вам угрожать?

— Угрожать? — огласил он помещение ещё одним весёлым смешком. — Не-е-ет! Конечно, нет! Вы пришли унижаться и просить. А если я не соглашусь выполнить вашу просьбу, собрались выложить моей дочери, что я болен и жить мне осталось недолго, ну и всю ту требуху, что прилагается к моему диагнозу. Иначе с чего бы вы вам радоваться, что она здесь.

— И чего же я по-вашему буду просить? — сделала я ещё глоток. — Свою работу?

— Работу? — он снова засмеялся. — Да у вас на пальце колечко стоимостью выше вашего годового оклада. Работа вам не нужна. И вряд ли понадобится, судя по серьёзным намерениям господина Верейского, — хмыкнул он. — А вот недописанную докторскую вам, поди жалко. Жалко же?

Я не ответила ни «да», ни «нет», хоть он и ждал ответа.

— Да я и сам знаю, что жалко, — и снова хмыкнул, а потом лицо его ожесточилось как тогда, когда он орал в моём кабинете на Кононову. — Но знай, сука, не видать тебе больше своей научной работы как своих ушей. А про то, что я болен, Юлька знает. Все знают. Так что давай допивай шампанское, забирай свои бумажки, что ты там притащила, — кивнул он на мою сумку из которой торчал файл с документами, — и вали. К своему жалкому женишку. Где он там сейчас? В Лондоне? Нализывает задницу сэру Грегори, в надежде выкупить хотя бы его два процента? Так передай, пусть он ему хоть отсосёт, а их выкуплю я. Я! И остальные акции тоже. У всех этих сраных мелких акционеров. И не по двойной цене, как он предложил. По тройной! И не нищенскими микро-пакетами, а все до единой вонючей акции, у каждого. И однажды этой компанией будет управлять не он, а мой сын. Мой!