– Как какой-то! – возмутился пастух. – Эгерия – это наша камена[305]. Ее поток впадает в озеро Неми.

– Так вот почему он называет ее среброголосой и ясноликой! – обрадованно воскликнули курийцы. – Так вот почему на просьбы отца выбрать себе невесту для продолжения рода он отвечает: «Я уже сделал выбор!»

В те времена, когда рубежи римского государства были раздвинуты так далеко, что их нельзя было ни взглядом объять, ни обойти пешком, Молву называли крылатой. Но при Ромуле, когда за Тибром жили этруски, почитавшие чуждых богов, а за Аниеном – сабиняне, Молва добиралась в курию на собственных кривых ногах. На этот раз она избрала облик почтенного сабинянина, который поведал сенаторам удивительную историю о своем земляке Нуме Помпилии, вступившем в сношения с каменой Эгерией и набравшемся от нее невероятного ума.

– Изберите Нуму царем, – закончил сабинянин. – Имея советчицей Эгерию, он не допустит промахов Ромула и навеки соединит два наших народа в дружбе.

Нума Помпилий.

– А может ли быть камена подругой и советчицей смертного? – спросил сенатор-латинянин.

– А может ли волчица вскормить младенца? – парировал сабинянин.

На этом спор оборвался, ибо, как ни опасались латиняне преобладания сабинян, своего кандидата на царскую должность у них не было.

И отправили звать Нуму на царство двух послов Прокула и Велеса. За первым было племя Ромула, за вторым – племя Тация.

Полагая, что Нума обрадуется приглашению и сломя голову сам помчится в Рим, послы приготовили короткую речь, по обычаю древних спартанцев, славившихся немногословием. Произнес ее Прокул:

– Будь у нас, Нума, царем! Тебя призывают сенат и римский народ.

На это Нума ответил длинной речью, во время которой Прокул клевал носом, а Велес вовсе заснул. Нума изложил все преимущества жизни человека, свободного от обязанностей, отметив, что отказ от этого блаженного состояния равносилен безумию. Затем на примере царствования Ромула он показал, какие превратности судьбы обрушиваются на голову безумца, взвалившего на свои плечи пурпурную царскую мантию. В заключительной части речи Нума коснулся своего характера, своей склонности к покою и любви к миру, окончил же речь так:

– Надо мной только посмеются, когда увидят, что я учу служить богам, чтить справедливость и ненавидеть насилие и войну – учу город, который более нуждается в полководце, чем в царе.

От этих слов, произнесенных резко и решительно, римские послы немедленно пробудились и в своих уговорах проявили если не красноречие, то завидное римское упорство. Они не давали Нуме открыть рта, упирая не на преимущества царской власти, а на то, что все в Риме хотят Нуму Помпилия и им совершенно невозможно вернуться в город без него.

Будучи человеком мягким и деликатным, Нума был сломлен натиском римских посланцев и согласился стать царем из врожденного человеколюбия.

Так сабинянин из Кур стал римским царем и принял заботу об общественном благе. Ему дали в жены Тацию, дочь Тита Тация, чтобы он считался преемником соправителя Ромула-Квирина.

Сенаторы пожелали представить своего избранника народу. Но Нума, мягко отклонив их предложение, отправился на Капитолий, где, как ему было известно, обитал авгур[306], сын того вещуна, который истолковал полет птиц над Палатином в пользу Ромула.

– Авгур! Где ты? – крикнул Нума.

На зов вышел согбенный старец с такой же изогнутой, как его спина, палкой без единого сучка[307]. Поняв, что от него хотят, авгур повел пришельца к той части холма, где была крепость. Они остановились у замшелого, вросшего в землю камня таким образом, чтобы лицо Нумы было обращено к югу. Авгур встал слева от него и, вскинув свою палку, стал совершать движения, пока у Нумы не зарябило в глазах. Затем, переложив палку из правой руки в левую, он властно опустил ладонь свободной руки на голову Нумы и произнес:

– Отец Юпитер! Если боги соизволят, чтобы этот Нума Помпилий, чью голову я держу, стал царем в Риме, яви надежные знамения в пределах, какие я очертил.

И хотя, как назло, в этих пределах в это мгновение над Римом не появилось ни одной птицы, авгур, храня серьезное выражение лица, возвестил:

– Вот они, двенадцать коршунов, летящих в нужном направлении. Поднимайся, Нума Помпилий, царем.

При этом на губах жреца все же мелькнула улыбка[308]. Но Нума сделал вид, что ее не заметил. Поднявшись с камня, он понимающе ответил:

– Авгуру дано видеть то, что недоступно зрению непосвященных. Так выбирай направление и впредь вместе с твоими сотоварищами. Я же обещаю, что без вашего совета и согласия не обойдется ни одно государственное дело[309].