– Шевалье д'Ош, я как-то не удосужился спросить у тебя, как ты проявил себя в стычке в отеле?

Куртье сморщился, даже коснулся зачем-то повязки на голове, под шляпой. Потом, едва ли не отвернувшись, что делало его ответ не вполне слышным, отозвался быстро:

– Неважно проявил себя, князь, следует признать. Сначал заряжал батюшке пистолеты, это у меня получалось сноровистей, чем у него, потом же, когда в прихожую ворвался этот дурелом, схватился с ним, но справился только с помощью батюшки. А когда стал приходить в себя и выбрался во двор, где все сражались, кто-то огрел меня по башке. Даже и вспоминать нечего, – он помолчал, – и сказать нечего. Уж извини, что я таким неловким оказался.

– Так ты все время и провалялся перед дверью? – спросил Густибус с интересом.

– Об этом-то я и говорю, – грустно отозвался Атеном. – Меня за победу вашу все похваляют, а мне самому… Только князю-послу Притуну признался, что не следует меня за героя величать, – акцент и неправильные формы слов у него стали заметнее, чем обычно.

– Жаль, что так вышло с тобой, – вынес вердикт князь. А про себя подумал, что впредь рассчитывать на куртье не следует, потому что не вполне ясно же осталось, насколько он на их-то стороне, мог и хитрость какую-нибудь устроить во время ночного боя, мог и не вполне верным оказаться.

Была в нем такая вот привычка доверять только тем, кто с ним рядом сражался, кто доказал свою верность кровью противника. И ничего с собой поделать не мог, или не хотел, хотя и признавал, что игра, в которую они оказались тут замешаны, была по ставкам таковой, что даже если бы Атеном одолел нескольких из нападающих, и тогда следовало бы держаться с ним осторожно.

Они спустились по длинным лестницам в подвалы дворца и стали пробираться такими темными и сырыми коридорами, в которых даже воздух пах крысами. Но Атеном шел уверенно, должно, знал, что делает. И оказались в высоком и широком для подземелья помещении с тремя дверями, если князь правильно посчитал едва освещенные сырыми факелами ниши, но лишь перед одной из них стояли два охранника.

Охранники знали, должно быть, Атенома, потому что смерили пришедших взглядами, но послушно расступились, звякнув тяжелыми, невиданными прежде в Парсе тяжкими кирасами. У одного в руках был бердыш, а у другого что-то вроде протазана, но он обращался с ним не вполне привычно.

Дверь открыли после долгих и гулких стуков, но все же открыли. Человечек, впустивший их, тоже был похож на крысу, низенький, с длинным, вертлявым носом, а еще больше это сравнение подтверждалось седой, неопределенного серого цвета косичкой, которая спадала на плотную, из тяжелого бархата мантию, которая когда-то была расшита серебряными знаками и галунами, а сейчас была запачкана пятнами от различных реактивов и даже в двух-трех местах прожжена.

Густибус немного даже оживился, понял, что попали они в обыденную магическую лабораторию, которая, как оказалась, в Луре имелась. В плотном, густом, как туман, полумраке, который не пытались разогнать даже многие подсвечники с толстыми, оплывшими свечами в них, кто-то негромко наговаривал что-то, спотыкаясь на длинных и сложных словах незнакомого князю языка. И лишь когда они вышли в центр помещения, когда Диодор достаточно прислушался, оказалось, что это очень старый, но все же узнаваемый в некоторых выражениях ибрит, язык давнего и едва не запрещенного тут, на западе, колдовства.

Скромно одетый и низкорослый паренек, едва ли не карлик, поправляя очки, здорово похожие на те, которые носил батюшка Иона, читал невероятных размеров книгу, едва ли не ползая по страницам носом. А за длинным столом, сплошь уставленным какими-то колбами, перевитыми стеклянными трубочками, колдовал Оприс Тамберсил. Мельком князь подумал, может и фамилия его не так звучит, а искажена мирквацкой привычкой твердо произносить звуки, как вышло-то с его именем, которое князю нравилось теперь больше – Юбер.

– Виконт Оприс Тамберсил, – раскланялся Атеном. – Я привел их.

Верховный маг королевства, помимо прочих своих величаний, вытер руки почти об такую же мантию, какую носил и крысоподобный человечек, остающийся теперь непременно сзади, с сомнением посмотрел на них, и все же отказался от слишком уж разнообразных поклонов, просто кивнул.

– Очень вовремя пришли, мессиры, – сказал он своим странноватым, невыразительным и в то же время сильным голосом. – Как раз сейчас магическая смесь, над которой я уже три дня тружусь, будет готова.

В колбе перед ним, под которой горел ярко-синий порошок, выложенный на асбестовую лепешку, удерживаемую сложным штативом, бурлила и иногда выплескивала клубы темного переливчатого дыма какая-то жидкость. Еще к этой колбе подходили трубки разной формы из трех других весьма сложно устроенных химико-магических приборов, но князь в этом ничего не понимал, лишь покосился на Густибуса, который смотрел на все с любопытством, и даже, судя по блеску его глаз, что-то понимал.

– Какова цель этой… смеси? – спросил князь, поздоровавшись с Оприсом так же суховато и сдержанно, как и он с ними, пришедшими.

– Дело вот в чем, – королевский маг Парса еще разок с сомнением осмотрел другую колбу, где дым, охлаждаемый водой, журчащей так сильно, что даже некоторые трубки тряслись, оседал в очень плотную, маслянистую жидкость, и продолжил. – У Морштока осталась вдова, когда его убили, она его похоронила и отправилась то ли за утешением, то ли для улаживания каких-то имущественных дел в деревню, в имение Морштока. Потом она еще получила некие известия, что у ее матушки, живущей, примерно, в той же стороне нашего королевства, что-то разладилось со здоровьем, и она к ней тоже заехала… В общем, не было ее тут, в Парсе едва ли не два месяца.

Только сейчас князь понял, что юнец, читающий древний трактат, не умолкал ни на минуту, и продолжал бормотать невнятные слова, лишь чуть отступил, чтобы не перебивать своим голосом Оприса. А тот наконец-то этого не выдержал, смерил свою стеклянную конструкцию взглядом, и сказал человечку с крысиным хвостом:

– Даль-Шем, проследи за конденсацией. А ты, – он повернулся к юноше, – можешь больше не читать, все у нас и так уже – или получилось, или совсем не получилось, сколько бы ты ни читал. – Он повернулся к князю сотоварищи. – Тут, в городе она оставила одного из вернейших своих слуг, чтобы он присматривал за домом. Когда вернулась, следов от этого весьма доверенного старичка не было никаких, а все в их доме оказалось перевернуто вверх дном. Не поленились даже некоторые из несущих балок дома просверлить, выискивая тайник. Из стен были выбиты кирпичи, а уж что касается сундуков, ларей и рабочего стола Морштока – то они годились разве что на растопку камина, или как говорят у вас на рукве – на лутщины… Да, так говорят?

– То есть, их расщепили до лучин? – князь вымолвил слово правильно, чтобы Оприс не сомневался, что его поняли.

– Что-то эти люди, которые перевернули дом бедняги-Морштока, искали, причем так тщательно и старательно, что не пропустили… Ни одной возможности.

– И судя по всему, не нашли? – спросил князь. – Иначе свой обыск где-нибудь бы да закончили?