Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Первой появляется запись от 21 октября 2012 года. Вот ее часть:
Спросила Марка за завтраком, не стоит ли нам попробовать родить ребенка. Мне, между прочим, скоро тридцать семь. Марк бросил на меня перепуганный взгляд, как будто я не в своем уме, раз завожу такой разговор. Чуть не уронил ложку в тарелку с хлопьями. Стараясь не показать, как неприятна мне такая реакция, я сказала, что смерть Кэт оставила в нашей жизни ужасную пустоту, которая с годами становится только глубже. Нам нужно попробовать заполнить ее другим ребенком. Маленьким существом, которое потребует заботы, ласки и любви.
Если мы родим другого ребенка, это будет ужасно и для тебя, и для него, сказал Марк. И я бы не хотел говорить о Кэт, добавил он, оставляя хлопья и выскакивая из кухни. Следующие два часа я провела в постели, чувствуя себя совсем разбитой после грубого ответа Марка. Но потом набрала в поисковике «синдром внезапной смерти новорожденного», и мне стало легче. Оказывается, ученые из Гейдельберга доказали существование генетической предрасположенности к СВСН. Если первый ребенок женщины скончался от этого синдрома, есть высокая вероятность, что второй умрет точно так же.
Наверное, Марк прав: это будет плохо и для меня, и для ребенка. Не зря же доктор Джонг как-то сказал, что моя депрессия обострилась со смертью Кэт. Смерти второго ребенка я не выдержу. Нужно оставить эти мысли. Но я все равно хочу ребенка, как бы иррационально это ни было.
Почему Марк сегодня вдруг вспомнил о Кэт? После того, как годами уклонялся от этой темы.
Сначала Кэт. Потом София.
Почему он поставил два этих имени так близко друг к другу?
Сначала Кэт. Потом София.
Я вижу между ними только одну связь. Обе мертвы. Может, их смерти как-то связаны?
Мысли по спирали возвращаются к тому, что в действительности случилось вчера. Я проснулась утром и прорыдала целый час, перед тем как выбраться из кровати. Марка нигде не видно; утро переходило в день, и я стала все больше волноваться. Я вытолкала себя из оранжереи и побрела по дорожке к его кабинету. Деревянная дверь была приоткрыта – я рывком ее распахнула. Марк лежал, растянувшись на диване: лицо перекошено во сне, тело выше пояса изогнуто под неудобным углом. Пальцы сжимают горлышко полупустой бутылки из-под виски.
– Марк, – позвала я, торопясь вытащить бутылку у него из руки.
У него дрогнули веки. Он застонал. Я поморщилась – изо рта несло перегаром.
– Просыпайся, Марк.
Он поморгал и открыл глаза. Они обведены красным, точно как у меня. Зрачки сузились и остановились на мне.
– Клэр…
– Что… что ты с ней потом сделал?
– Я… она… – Голос звучал хриплым треском.
– Как мне теперь с этим жить… – У меня задрожали руки, из глаз полились горячие слезы; Марк с трудом встал с дивана. – Как я могу…
– Слушай, Клэр, – сказал он; голос вдруг стал острым и твердым, как лезвие ножа, – ты сделала то, что я тебе сказал? Записала в дневник, что весь вчерашний вечер смотрела телевизор? И не выходила из дому?
– Но…
– Пожалуйста, ответь.
– Да, я так и написала.
– Хорошо, – сказал он. – Завтра станет легче. По крайней мере, тебе.
– Но как ты сможешь скрыть…
– Смогу. – Голос – как выстрел сквозь железо. – И я это сделаю.
– Ох, Марк…
– И никогда больше об этом не говори.
– Но…
– Иди в дом, Клэр. Сейчас. Я приду позже.
Я так и сделала, хотя слезы катились у меня по щекам. Выскочила на дорожку, пролетела через дверь оранжереи и взбежала по лестнице. Ворвалась в спальню и выудила из нижнего ящика комода припрятанный там подарок ко дню рождения Марка. Схватив этот аккуратно завернутый пакет, я понеслась вниз по лестнице, обратно к нему в кабинет.
Мы встретились в саду на дорожке. Глаза его смотрели с такой же мукой, как и раньше.
– Марк… – сказала я, рыдая. – Я хотела подарить это тебе на день рождения. Но лучше возьми сейчас. А то потом будет поздно.
– Но…
Я сунула пакет ему в руки:
– Открой. Пожалуйста.
– О господи…
– Я не знаю, как еще тебя отблагодарить. Правда не знаю.
– Зачем ты всегда так прогибаешься, Клэр?
– Открой. Сейчас.
Марк хмурится и стаскивает с пакета ленту. Разрывает бумагу, смотрит на то, что я ему купила, и рот его широко открывается – в пакете первое издание «Миссис Дэллоуэй» Вирджинии Вулф с автографом автора.
– Что… – Он словно не мог поверить своим глазам. – Это такая шутка, Клэр?
– Тебе не нравится книга?
– Дьявол…
– Но… но… Я подумала, ты всегда хотел, чтобы у тебя было первое издание «Миссис Дэллоуэй» с автографом.
– О господи. Что за ирония.
– Марк?
– Кэт. София. Вирджиния Вулф. Ты.
Мысли прокручиваются обратно, к сегодняшнему непонятному ужасу. Вчерашний разговор с Марком выглядит полной бессмыслицей. Мы наверняка говорили о том, что произошло позавчера. О чем-то ужасном. Если бы только я была дуо, как мой муж. Если бы я могла помнить, как он. Вот почему у дуо такое преимущество перед моно. Вот почему они считают себя высшим классом. Теперь я понимаю, что может дать лишний день памяти.
Нужно спросить Марка, прямо сейчас. Снова барабанить в дверь его кабинета. На этот раз не потому, что с ним хочет поболтать полицейский.
Я сама устрою ему допрос.
Я выхожу на свежий воздух. Солнце уже коснулось горизонта, и по саду ползают первые тени сумерек. На соседнем платане нахохлился угольно-черный ворон – он с подозрением таращится на меня, засунув между сучьев клиновидный хвост. Завывавший целый день ветер наконец утих. Кусты вдоль садовой дорожки и листья на деревьях застыли неподвижно. Умолкли даже птицы вдалеке. Мертвая тишина.
Похоже на затишье перед бурей.
Я дохожу до конца дорожки и стучусь в дверь Маркова кабинета.
– Уходи, Клэр, – говорит он. – Я работаю.
Ту же отмазку я слышала сегодня утром. Факт: фраза «Я работаю» – это любимое блокирующее устройство Марка, он пускает его в дело всякий раз, когда хочет избежать разговора со мной. Сейчас, однако, я уверена, что работа – последнее, чем он может заниматься у себя в кабинете.
Мой муж снова врет.
– Открой дверь.
– Прекрати, Клэр.
– Я хочу знать, какая между ними связь. Между Кэт и Софией. Ты назвал обеих на одном дыхании. Я хочу знать, почему Ричардсон на хвосте у нас. И как это связано с Софией.
Я слышу из-за дверей, как Марк вздыхает.