— А как ты думаешь, ведь уже полдесятого. Есть хочешь?

— Хмм. А вино у нас найдется?

Он чувствует, что она кивает.

Я поговорю со Смеедом, думает он. Как только разберемся с этим треклятым делом, сразу поговорю.

— Черт!

Лео заслоняет глаза от света, а Карен глушит мотор. Сердито, чувствуя во всем теле приток адреналина, она поднимается на крыльцо, на ходу кричит:

— Что ты тут торчишь, как жулик? Я подумала, черт побери, это он.

— Вышел покурить, — громко отвечает Лео. — И как только закрыл за собой дверь, услышал, что подъезжает машина, но ничего не увидел. Ты почему едешь с погашенными фарами? Я был совершенно уверен, что явился этот ненормальный. Напугала меня до смерти.

Секунду-другую оба сердито глядят друг на друга. А затем, как по команде, одновременно расслабляются и смеются. Смущенно, с облегчением.

— Найдется сигаретка, прежде чем зайдем в дом? — спрашивает Карен. — Мои кончились, а мне надо успокоиться.

— Держи, freeloader[16].

— Как она? — Карен делает глубокую затяжку.

— Ничего. Синяков полно, но хуже всего, что она ужасно боится.

— А дети? Они поняли, что случилось?

— Не знаю. Они маленькие, а Эйлин, похоже, привыкла скрывать от них правду. Типа, мама упала и ушиблась…

— И они делают вид, что верят. Чтобы не расстраивать ее. Дети понимают куда больше, чем мы воображаем.

— Возможно. Но так или иначе, сейчас они спят. Сигрид показала им кучу всяких новых компьютерных игр, накормила шоколадом, оставшимся от Рождества, короче говоря, отвлекла их. Они, должно быть, считают ее даром Божиим человечеству.

— Может, так оно и есть, — с улыбкой отвечает Карен.

Неожиданно Лео обнимает ее за шею, привлекает к себе. Крепко обнимает несколько секунд, потом отпускает.

— Никогда так не радовался встрече с полицейским.

* * *

Эйлин лежит на боку, одной рукой обнимая детей, и Карен вдруг осознает, как давно их не видела. Миккелю, пожалуй, уже четыре, а Тюре — пять. С печальной улыбкой она вспоминает, как отчаянно Эйлин хотела стать матерью после несчетных выкидышей в предыдущем браке. Как Бу Рамнес переменил всю ее жизнь, и меньше чем через полгода она забеременела. И как с его появлением Эйлин мало-помалу исчезла из их будничной жизни. Они видели, как она боролась за свои новые отношения и одновременно за то, чтобы сохранить своих друзей. Слышали, как она почти умоляющим тоном пыталась убедить их, что Бу, конечно, рад бы повидаться с ними, но он как раз сейчас ужасно занят на работе. Больше ни спонтанных звонков, ни завтраков в городских кафе, ни походов в дункерские бары, ни поездок по выходным в Копенгаген или Эдинбург. Сожалеющие отказы от приглашений на праздники, все больше звонков на автоответчик.

Однако никто не усомнился, что Эйлин была счастлива, когда родилась Тюра и они — Карен, Эйрик, Коре и Марике — всей компанией без спросу нагрянули к ней в больницу. В тот раз даже Бу встретил их благосклонно и гордо показал дочку.

После этого было предпринято еще несколько попыток сохранить дружбу. Несколько походов в дункерские кафе, с Тюрой в коляске, однажды обед в гавани. А потом ужин у них дома, в Глитне. За сдержанно-учтивой беседой они старались не замечать, ка́к Бу смотрит на татуированные руки Коре на белой дамастовой скатерти. Да, старались. А потом, всего годом позже, родился Миккель, нежданный подарок. В тридцать девять лет Эйлин наконец получила то, о чем мечтала.

И сейчас, когда она резко просыпается, вид у нее такой, будто она потеряла все.

Инстинктивно она вскакивает, жмется спиной к стене, с ужасом глядя на дверь. В следующий миг ноги у нее подкашиваются, и, закрыв лицо руками, она медленно опускается на пол. Два шага — и Карен рядом.

— Ну-ну, малышка… — Она садится на корточки рядом с Эйлин. — Мы все уладим.

Сердце разрывается смотреть на нее, Карен приходится сделать над собой усилие, чтобы не отвести взгляд. Один глаз почти совершенно заплыл, на разбитой губе черным пятном запеклась кровь. И все же теперь Карен понимает, что самое страшное скрыто под толстым халатом.

Почти полчаса они сидели на полу в спальне, Карен успокаивала подругу, осторожно гладила по голове. Ни слова, только тихие слезы, от которых все худенькое тело пронизывала дрожь, и всхлипы, мало-помалу сменившиеся спокойным дыханием. Чтобы не разбудить детей, Карен шепотом велела Эйлин идти с нею в ванную, помогла ей раздеться, и открывшаяся картина заставила ее невольно стиснуть зубы.

Ей и раньше доводилось видеть такое — спины сплошь в синяках побоев, безнадежную защиту от мужей, наносящих удары. Плечи в следах жестоких пальцев, порванные мочки ушей, из которых вырвали сережки, запекшуюся кровь на затылке, которым били об стену. Да, все это она видела: в доходных домах Горды и Мурбека, в опрятных таунхаусах Санде и Лемдаля и в шикарных особняках Тингваллы и Глитне.

Но никогда не видела такого в собственной ванной.

— Так надо. — Карен достала мобильник.

И отключив все чувства, как привыкла на несчетных осмотрах мест преступления, сделала то, что нужно. Под звуки льющейся в ванну воды, не говоря ни слова, быстро сфотографировала травмы, у Эйлин даже протестовать не было сил. Затем Карен вышла, но дверь оставила приоткрытой.

Слушая, как Эйлин с тихим стоном погрузилась в воду, она прислонилась спиной к стене и крепко зажала рот ладонями.

* * *

Сейчас они сидят на кухне. Шторы тщательно задернуты, верхний свет погашен. Только латунный подсвечник, стоящий на столе с Рождества, озаряет помещение. Лео и Сигрид деликатно удалились в гостиную, и сквозь закрытую дверь до Карен доносятся звуки вроде бы какого-то американского боевика. Она подозревает, что оба смотрят на экран невидящим взглядом.

С таким же устремленным на скатерть пустым взглядом сидит и Эйлин, обхватив ладонями кружку какао, сдобренного изрядной порцией виски. Карен и себе плеснула на два пальца в обычный стакан для воды.

— Можешь рассказать?

Эйлин медленно качает головой, поднимает взгляд, секунду смотрит ей в глаза и снова глядит в стол.

— Мне ужасно стыдно, Карен. И я знаю, что́, по-твоему, должна сделать, но, если я заявлю на него, будет только хуже. Фактически я тоже виновата, что все стало вот так.

— Я не собираюсь ни к чему тебя принуждать, — мягко говорит Карен. — Отныне ты сама все решаешь. Все, кроме одного.

Эйлин смотрит в чашку.

— Ты больше никогда не скажешь, что сама виновата. Даже думать так не станешь. Слышишь?