– Княже, ежели его не перевязать – помрет вой. И получится, что он от твоей справедливости, коя на суку болтается, утек. Хорошо ли это?

Умно сказал, подлец, рассудительно. И голос у него опять же спокойный, даже добродушный. Ну да ладно, чтоб от суда да от возмездия не ушел, так и быть, пусть кто-нибудь его перевяжет. Константин только хотел распорядиться, но тут какая-то баба чудная объявилась. В руках холстина чистая, уже на полосы разодранная, сама растрепанная, а в глазах – даже не поверил князь поначалу, хотя и рядом стоял, но, приглядевшись, окончательно убедился – слезы.

Ну и народ на Руси! Ну, народ! Этот черниговец каких-то полчаса назад кровью тут все заливал, пока не повязали, а она чуть не плачет. Тоже мне, заботливая выискалась. Не выдержал Константин, сказал пару ласковых, чтобы напомнить об этом, но и баба в долгу не осталась:

– Он моих дочек от полона спас и руду свою за них пролил. Он да еще бугай вон тот, – ткнула она пальцем в молодого парня, который рядом стоял.

– Так они что, не черниговцы, что ли? – оторопел Константин и на своего воеводу оглянулся в недоумении.

Тот, как всегда, согласно воинскому уставу, чуть сзади стоял, на полшага.

– Черниговцы, – подтвердил уверенно Вячеслав.

– Так как же они?.. – не договорив, уставился на него вопросительно князь.

– А я знаю? – пожал тот плечами. – Мне и самому интересно.

– Ладно, – решил Константин. – Этих пока в сторонку отодвинь. Потом с ними разберемся.

А молодой и рад стараться:

– И Басыню тоже! – закричал возмущенно. – Басыня самым первым за Грушу вступился.

– За кого?.. – не понял Константин.

– Вон за него, – указал парень на лежащего без сознания. – Его Грушей кличут. А вон Басыня, – кивнул он головой – руки-то связаны – в сторону рядом стоящего старого дружинника.

– Тебя послушать, так вы все сплошь и рядом заступники, – буркнул недовольно Вячеслав. – Только настоящие-то защитники селища вон где лежат, – указал он в сторону лежащих отдельно от всех прочих рязанских дружинников, которые самыми первыми в неравный бой вступили.

Хорошо им досталось. У кого голова, ссеченная одним махом, просто к телу была приставлена, кому руку аккуратно к плечу приложили. Это не считая прочих ран.

– Не все, – упорствовал парень. – А Басыня за Грушу вступился. Он даже из дружины княжьей ушел из-за этого.

– А ты? – осведомился князь.

– И я ушел. Не любо мне стало воевать, вот и ушел, – уже потише произнес парень.

– А тебя как звать-то, шустрого такого? – поинтересовался Константин.

– Спехом кличут, – буркнул ратник. – Мы с им из одного селища. – Он вновь кивнул на лежащего.

– Поэтому ты так за него и заступаешься? А с Басыней вы тоже с одного селища?

– Не знаю я, откель он, – еще тише произнес Спех, но тут же встрепенулся. – А какая разница – откуда. Ты не по селищам суди, княже, а по Русской правде. Вина на нас, что мы незваными сюда пришли, есть, то я не спорю. Токмо нам сказывали, что в селище этом одни язычники живут и наше дело святое – в веру их всех в христианскую обратить.

– Мечом и копьем? – спросил князь тихо.

Смутился Спех, замолчал, взгляд потупив, а князь не унимается:

– А кто же такую умную мысль тебе подсказал, воин?

– Князья наши так решили, после того как поп им про язычников твоих поведал, – ответил он тихо.

– Поп, значит, – засопел князь возмущенно. – Ладно, попом мы потом займемся. А пока с прочими разберемся, – и распорядился: – Этого речистого пока оставьте вместе со всеми, раз он так просит. Говорить мы все мастера. Коль не признает никто из Пеньков тебя и твоего Басыню – считай, повезло. Тогда будем дальше думать. Ну а коли кровь на тебе безвинная – не обессудь, – и скомандовал: – Давай, Вячеслав Михалыч, запускай баб.

Ох, да лучше было бы Спеху прямо тут провалиться, с головой в снег пушистый залезть, чем сызнова перед глазами тех баб оказаться, коих он зорил неделю назад. Точнее, не сам, но все едино – был же в их селище, с мечом и копьем приехал, стало быть, участие все равно принимал.

– Этот моего мужика срубил. Прямо у плетня, – ткнула в одного черниговца какая-то женщина. Словно первой ласточкой она оказалась.

Тут же наперебой голоса остальных раздались:

– Этот вашему дружиннику голову со всего маху ссадил.

– Этот на копье мою матерь вздел!

– Вот он, тать поганый, что мою избу подпалил!

Кое-где и кидаться на связанных стали. В одного какая-то баба и вовсе зубами вцепилась, да прямо в шею. Насилу оторвали, но куда там – поздно. Видать, артерию перекусила – кровь не ручьем текла, а фонтаном била.

– Ну и дела, прямо чистый вампир, – склонился к уху князя воевода.

– Они у нее троих детей в полон увели, а старшенького прямо там во дворе зарубили, – вздохнул Константин. – Понять можно. Ты лучше распорядись, чтобы ее обратно к бабам отвели – пусть успокоят несчастную. Все равно с нее свидетель, как…

Звонкий женский голос перебил князя:

– Вот он, тать, валяется. Тулуп совсем новый из избы забрал!

Пожилая женщина торжествующе указывала на Грушу, лежащего на снегу.

– А теперь что скажешь, шустрый? – осведомился Константин, поворачиваясь к Спеху.

Парень только уныло вздохнул, не говоря ни слова, а женщина не унималась:

– И на меня меч поднял, да только я увернулась.

– Крут наш защитник, – восхитился воевода.

– Ты сперва думай, а потом говори, – неожиданно встряла другая, которая Грушу перевязывала.

Она неодобрительно посмотрела на обвинительницу, после чего обратилась к Константину:

– Не верь ей княже. У страха глаза, известное дело, велики.

– Да пусть подо мной Мокошь землю расступит, ежели брешу, – не сдавалась первая баба. – Как на духу говорю – еле-еле увернулась. И скалился еще, аки зверь дикой.

– Ты, княже, лучше мне поверь. Я ведь своими очами видела, как он бой приял. Ежели бы он ее ударить хотел, то она бы тут не стояла, – твердо произнесла та, что перевязывала.

– Хоть и баба, а дело говорит, – подал голос Басыня. – Не забижай Грушу, князь. Он в своей жизни отродясь не промахивался. Коли ударит, так тут только держись.

– Точно говорю, промахнулся, – стояла на своем обвинительница. – До задницы токмо и достал.

– Ранил? – поинтересовался воевода.

– Так ведь плашмя попал, – сбавила тон женщина и пожаловалась: – Все одно больно, – и тут же оживилась: – А этот, – ткнула она пальцем в Басыню, – еще и мужику моему голову с плеч снес. Я за этим извергом-то выскочила, чтоб тулуп отнять, а он уже лежит, кормилец мой, прямо у плетня и без головы.