Лиззи даже не знала, на которое из этих откровений Ранны ответить в первую очередь.

— Меня вообще сильно удивляет, что ты помнишь меня ребенком.

— Я помню намного больше, чем ты думаешь, Лиззи. И даже больше, чем бы мне того хотелось.

Лиззи с раздражением уставилась на нее:

— Для меня не понятно, что это означает.

— Это означает, что не у тебя одной остались скверные воспоминания. Что я тоже с ними жила. Причем жила я с ними еще задолго до твоего рождения.

— Ну, не все они были такими уж плохими, — напомнила Лиззи. — Взять хотя бы амбар. С каким удовольствием ты делала там свой мурал[20]!

При упоминании настенной росписи на старом амбаре Ранна просияла.

— Из всех картин, что я когда-то делала, я ни одну не любила так, как тот мурал!

Лиззи не сдержала ехидной ухмылки:

— Ты его так любила, потому что он до коликов бесил местный народ.

У Ранны изумленно расширились глаза:

— Ты и правда так думаешь? Что я расписывала там стены, лишь бы побесить людей?

— А разве не для этого предназначались все твои выходки? Как «знак мира» на церкви? Или то твое шоу, когда ты купалась почти что нагишом в фонтане?

— Ну ладно, ты меня поймала. Но с муралом было кое-что совсем иное. Это было нечто… очень личное. То, как я воспринимала сумерки, когда была еще ребенком. Этот промежуток времени между днем и ночью, когда небо — точно бархат, а звезды только-только появляются. Мне всегда это казалось настолько волшебным — когда мир словно затаил дыхание, ожидая, что случится дальше.

Лиззи была немало поражена таким ответом. Она никогда прежде не видела Ранну такой… Что это в ней было? Память о далеком счастье? Ностальгия? Возможно ли, что под всей своей чрезмерной тревожностью, под всеми страхами ее мать на самом деле прятала какие-то радостные и очень светлые воспоминания?

— В те моменты ты казалась почти счастливой.

Ранна пожала плечами.

— Да, не все было так уж плохо.

— Ну да, не все.

Между ними повисло молчание. Некоторое время обе маленькими глотками потягивали кофе.

— Я совсем не облегчила тебе жизнь, верно? — спросила наконец Ранна.

— Нет, не облегчила.

— Ты поэтому уехала из Сейлем-Крика? Потому что тебе было стыдно? Из-за меня?

Лиззи выставила подбородок, не желая с этим соглашаться.

— Я уехала, чтобы учиться, как и всегда собиралась. Но ты была довольно весомой причиной, чтобы мне не хотелось вернуться. Тот урон, что ты мне нанесла… Те развалины, что ты после себя оставила… Ты сделала все, чтобы мне просто не к чему было возвращаться.

Ранна кивнула, принимая эти слова как истину:

— Я не хотела…

Лиззи склонила голову набок, вглядываясь в ее лицо:

— Это у тебя что-то вроде извинения?

— А ты бы мне поверила, если бы я сказала «да»? Если я опущусь сейчас на колени и попрошу тебя простить мне все те ужасные вещи, которые я когда-либо делала, — ты поверишь моим словам? Или подумаешь, что я говорю все это ради красного словца?

— Прошлое не изменить, Ранна. И от этого так все непросто.

— Я знаю.

Ранна прошла в конец рабочего стола и молча оглядела беспорядочно выставленные на нем бутылочки и баночки, фирменную коробку «Federal Express» и отброшенную пузырчатую пленку.

— И для чего все это? — спросила она, покачивая пальцем из стороны в сторону.

— Просто заказала кое-какие ингредиенты.

— Коллоидная овсянка, масло ши, щелок… — Она вскинула голову: — Ты что, собралась варить мыло?

Лиззи кивнула, удивленная, что та столь быстро раскусила, что к чему.

— Я отнесла чай от мигрени женщине, которая работает в кафетерии при уилсоновском книжном магазине. Та рассказала подруге. Вот теперь я буду делать мыло.

— Ты ведь могла и отказать.

— Они обе — давние покупательницы Альтеи. Они остались с бабушкой, когда почти все в городе от нее отвернулись. И я чувствую себя перед ними в долгу.

Ранна взяла в руку упаковку с овсянкой, проглядела этикетку и поставила обратно на стол.

— Я могла бы тебе помочь.

Кофе. Дружеская болтовня… И внезапно Лиззи все поняла. Та пытается выцыганить для себя лишнее время.

— Мы уже вчера об этом говорили, Ранна. Я же сказала: на одну ночь.

— Прошу тебя, Лиззи… — Ранна заморгала, и внезапно ее серые глаза заблестели от слез. — Ты не можешь просто взять и прогнать меня. Только не так, пожалуйста. По крайней мере, пока… Я даже и сама не знаю, в самом деле. Я даже еще не знаю, почему я здесь. Я просто внезапно поняла, что должна сюда вернуться. Я буду хорошо себя вести, обещаю. Если я вдруг что-то натворю, то можешь сразу меня выпроводить. Я постараюсь отработать свое содержание. И позволь мне все-таки помочь тебе изготовить это мыло?

— Чего это вдруг? — сухо поинтересовалась Лиззи. — Почему именно теперь?

— Причина в тех самых женщинах, — просто объяснила Ранна. — В тех, которые поддерживали Альтею. Я ведь тоже перед ними в долгу. На самом деле я обязана очень многим людям.

Лиззи пытливо посмотрела на мать, с подозрением восприняв столь не свойственное ей проявление душевности. Была ли Ранна искренней сейчас — или это просто какое-то новое представление?

— Хорошо, — неохотно согласилась Лиззи. — Только ради Альтеи.

— И только?

Лиззи не дрогнув встретила ее вопрошающий взгляд.

— Это большее, что я могу сделать.

Ранна кивнула, с готовностью приняв такой ответ.

— Спасибо. И за то, что позволила остаться. И за то, что взяла в помощники.

— Значит, вечером после ужина, — холодно сообщила Лиззи. — И запомни: я это делаю не для тебя.

Эндрю откинул в сторону чертежный карандаш и пробежал ладонью по волосам. В свой офис он приехал очень рано, рассчитывая закончить кое-какие поправки для бостонского заказа. Однако спустя два часа дело почти не сдвинулось с места. Он был слишком взвинчен и рассеян, и никак не мог сосредоточиться на чертежах.

Да и строительные работы в его новенькой, еще отделываемой архитектурно-дизайнерской конторе только усугубляли процесс. Деннис Хэнли, может, и был мастером на все руки, но к тихим работникам определенно не относился. Тем более что обшить стены гипсокартоном было вообще делом не тихим.