Она вдруг обвисла в его руках и всхлипнула чуть слышно:

— Гена, мне что-то нехорошо…

Неловко подхватив Соню на руки, Гена внес ее в комнату, положил прямо в пыльной одежде на кровать и встал перед ней на пол на колени. Нога не гнулась, болела, но — плевать! Он стоял перед ней, неудобно выгнув одну ногу, и жадно вглядывался в ее лицо.

Ее глаза были плотно закрыты, из-под век безостановочно текли слезы. Нос и губы были опухшими, щеки в грязных разводах, волосы спутаны и пахли непривычно и чуждо. Но все равно это была его Соня, живая и — его…

— Гена, ты не думай, я ниоткуда не сбежала, — прошептала она вдруг сдавленно, словно у нее сильно болело горло и говорить иначе она не могла. — Меня отпустили. И даже извинились передо мной. Оказалось… Оказалось, что я — единственный человек, который ни в чем не замешан. Господи, какой абсурд! Я никогда прежде не задумывалась над тем, что можно радоваться простому ощущению непричастности… Можно, оказывается, быть счастливой просто от того, что тобой никто не интересуется… А ты? Ты все еще… Ты еще любишь меня, Гена? Я не противна тебе после всего, что произошло?

— Дурочка моя… — Он спрятал лицо куда-то в воротник ее куртки, от которой так же неузнаваемо пахло. — Я… Я чуть с ума не сошел… Если бы я мог себе представить, что все так будет! Я проклинал себя, ненавидел. Тебе рассказали?.. Разве мог я думать… Ты уже все знаешь?

— Да, — Соня выпростала руку, нашла на ощупь его волосы и запустила в них пальцы. — Без вины виноватые. Так, кажется, можно сказать про нас с тобой? А знаешь… Мне плевать на все это! На все, кроме одного.

Тут она вдруг открыла глаза, потянула его за волосы и заставила посмотреть на себя. Кажется, она не заметила, что глаза у него странным образом покраснели и слезятся. И то, что губы его дрожат и он пытается их крепко сжать. Кажется, она ничего этого не заметила. Посмотрела серьезно, где-то даже сурово и сказала:

— Ты, оказывается, ходок по женской части. Не возражай! Я все знаю! И про ресторан, и про девочек, которых ты оттуда возил к себе домой. Про рестораны ничего не могу сказать, не знаю, понравится ли мне туда наведываться, а вот про девочек — забудь!

— Понял, не дурак. — Он даже опешил от того, с какой небывалой жесткостью были произнесены ею эти слова, потом подумал и с неизбежной мужской самонадеянностью поинтересовался: — А иначе что будет?

— Убью! — выдала ему Соня незатейливый ответ и снова закрыла глаза, проговорив с судорожным зевком: — Теперь-то ты знаешь, какой я могу быть опасной женщиной.

Опасная женщина отключилась через минуту, даже не сняв обувь. Гена еще какое-то время с исступленным умилением рассматривал Соню, потом, вздохнув, разул ее. Выпростал ее безвольные руки из куртки и свитера, стянул с нее джинсы и скинул ее грязную одежду прямо на пол. Осторожно потеснил уснувшую Соню к стенке и прилег рядом. Пристроив голову на одной с ней подушке и обняв ее, он устало прикрыл глаза и почти так же быстро, как и она, уснул.

Последнее, что он почувствовал, засыпая, было неимоверное облегчение. Теперь наконец можно и отдохнуть! На одной подушке, тесно прижавшись, слушать ее дыхание и понимать, что теперь она никуда не денется — твоя любимая женщина, которая, оказывается, может быть опасной. С чего бы, интересно?..

Кружилин с напряженным возбуждением ждал появления в своем кабинете Ребриковой Татьяны. Сегодня ночью его вдруг озарило, да так, что он промучился в бессоннице оставшееся до утра время.

Почему он сразу не заметил этой очевидной лжи в ее словах? Потому что устал от постоянных допросов и нагоняев начальства? Может быть… А ночью вдруг бац — и понял, где именно она солгала! Ведь чувствовал, чувствовал, что дамочка чего-то недоговаривает, а пропустил сразу — что именно. Ну, ничего, сегодня он ее так пропесочит, что она выложит все как на духу! Это дело уже в зубах у начальства завязло. С него начинают совещание, им и заканчивают. Шутка ли: две подозреваемые дамочки — под стражей, а безусловных улик, указывающих на то, что именно они совершили преступление, до сих пор нет! Не найдено и орудие убийства. А это, по словам криминалиста, должен был быть обычный кухонный нож с широким лезвием. Таким его мать, например, разделывает курицу на куски. Охотничьим этот нож быть не мог, потому что лезвие у того много толще. Именно кухонный нож, так, во всяком случае, авторитетно заявил эксперт. Так вот, его ребята обшарили все вокруг, включая подвал, чердак, ближайшие к дому кусты, свалки и мусорные баки. Ножа не было. Мусор в те дни не вывозился, бастовала коммунальная служба этого района. Хоть одно сыграло им тогда на руку. Орудие убийства не было найдено.

Конечно, убийца мог выбросить нож в любом другом месте. А вдруг не выбросил! Вдруг неподалеку скинул! Но не нашли…

Ввели Ребрикову. Выглядела она гораздо хуже прежнего, хотя, казалось бы, куда уж хуже. Но прежде в ней хоть какая-то жизнь еще теплилась. И глаза горели, пусть ненавистью, но все же… Сейчас все было потухшим. Глаза померкли. Плечи осунулись. Волосы, и без того неприглядно выглядевшие, торчали клоками, будто Ребрикова всю ночь таскала себя за свои куцые пряди или билась головой о стену. Последнее исключать не стоило. Всякое могло быть…

— Итак, гражданка Ребрикова, — начал Кружилин, многозначительно глядя ей прямо в глаза. — Не буду ходить вокруг да около. Скажу сразу, что нам известно, что…

Он видел, как сразу напряглась ее шея и забилась синяя жилка на виске. Он угадал! Точно угадал! С чего бы ей тогда так напрягаться?

— Что известно вам, — закончил он после томительной паузы, за время которой Ребрикова все тянула и тянула за вязаное горло своего свитера. — Не хотите ничего добавить, чтобы, так сказать, облегчить свою участь? Можно было бы договориться… Вы понимаете, что вынужденная мера содержания под арестом может быть смягчена? Вы можете вернуться домой, к семье под подписку о невыезде. Так как?

Она уронила голову на грудь и заплакала. Плакала она некрасиво, сделавшись просто отталкивающе неприятной. И по мере того, как Ребрикова роняла слезы, Кружилин все больше склонялся к мысли, что он угадал.

— Вы мне солгали, — укоризненно произнес следователь и положил бланк протокола допроса на стол перед собой. — Давайте сделаем так, словно наша с вами теперешняя беседа — первая. Вы рассказываете мне все, включая те детали, которые совершенно неумышленно упустили. Я записываю с ваших слов. Вы подписываете протокол и едете домой, к детям. Хорошо?

Она кивнула, утирая ладонью мокрые щеки и сморкаясь прямо в подол юбки.

— Итак, этот человек был вам знаком? — Кружилин застрочил ручкой по бумаге.

— Нет, что вы! — сдавленно возмутилась она. — Я его впервые видела. Я не вру, это точно! Я решила пойти пешком, не стала дожидаться лифта. Только хотела начать спускаться по лестнице, когда дверь этой квартиры открылась. Я спряталась!

— Почему? — спросил Игорь, хотя был уверен в ответе.