Мастер Наэль поднял брови, криво улыбнулся, хмыкнул и едва удержался от нервного смеха.

Вирд-А-Нэйс Фаэль

Вирд полностью выложился… Такую усталость, неспособность пошевелиться, да что там пошевелиться – просто открыть глаза, он не испытывал со дня своего первого в жизни настоящего сражения, в котором впервые… убил. Бой в Тарийском лесу… Теперь все иначе, а слабость та же. Он уничтожил полчища смаргов, но их число, кажется, и не уменьшилось… Они будто саранча… пришедшая в Ливад. Вирд вспомнил, с каким упреком смотрела на него вчера королева Пая: Тария заключила перемирие и тем подставила под удар Ливад. Голодные твари опустошали их северные города. Но ведь Тария не оставила Ливад: это ее Строители Силы создали здесь крепкие стены, это ее войска сражались сегодня с тьмами смаргов, хотя у нее еще полгода впереди до окончания срока перемирия, и на ее территории Атаятан не тронул бы ни одного человека. Но тарийцы сражались сегодня за Ливад, как за Город Семи Огней, не жалея себя.

Там, за стенами, продолжалась битва, но он пока не способен вновь вступить в нее. Помоги, Мастер Судеб, Кодонаку… Вирду нужно пару часов и… еду, много еды… А пока он не в силах даже открыть глаза. Он слышал, как обеспокоенная Элинаэль спрашивает у Целителя Зайна о его состоянии.

– Это просто отток, не опасный. Верховный отдохнет и через пару часов будет как новый, – отвечал тот, и Элинаэль возвратилась на поле боя, как и Ого, и Лючин… и даже Ото Эниль…

Они все сражаются, пока он здесь лежит… Но он сделал, что мог… сплел то полотно смерти, уничтожил тысячи врагов. Если уж это неэффективно… то что тогда?! Вирд отчаянно попытался заставить свое тело двигаться – бесполезно… даже век не разомкнуть. Он лежал и прислушивался к отдаленному шуму битвы, к шелесту одежд и глухому стуку каблуков по каменному полу тех, кто поспешно вернулся на поле боя; здесь, в комнате, с ним, наверное, остался один лишь Мастер Зайн.

Жуткий хриплый гул, издаваемый смаргами, поднимался волнами, то нарастая, то убывая. Вирд тревожно вслушивался… Вот торжествующе взревели людские голоса: он затрепетал – побеждают…

Шаги. Хлопок затворяемой двери. Вновь нарастающий шум битвы, вновь торжествующие крики. Опять хлопок двери. И тишина… Мертвая тишина. Все звуки будто оборвались.

– Возьми его и перенеси, – услышал он в этой тишине незнакомый тихий, сладкий и томный женский голос; чья-то холодная рука коснулась его предплечья, под закрытыми веками затанцевали искорки – его перемещают. Куда?..

Его обдало горячим сухим ветром. Мягкая постель сменилась жестким каменным ложем, давившим в спину и врезающимся неровной поверхностью в бока. Он был совершенно беспомощен.

– Я все сделал, госпожа… – раболепно пролепетал некто.

– Хорошо, Апшай! – Тот же томный и сладкий мелодичный женский голос, но он сейчас намного громче и сильнее, чем в той комнате. – Ты говорил о том, что сможет его удержать. Используй это!

– Оковы, госпожа? Да… да…

Вирд почувствовал, как на его запястьях захлопнулись браслеты. Когда-то Атосааль надевал ему такие же… Он в руках врага…

– Оставь нас, Апшай!

– Да, госпожа!

– Атаятан-Сионото-Лос был прав. Иногда вы, имеющие огонь, можете хорошо служить, но я по-прежнему считаю, что связывать себя с вами кровью ни к чему…

Вирд больше не слышал ни звука. И в этой гробовой тиши им овладела настоящая паника!.. Он оторван от мира, совершенно не способен управлять ни своим телом, ни своим Даром. Где он? Кто эта женщина, упомянувшая Атаятана? Он догадался… но как же не хотелось в это верить!.. Его поймала Эт’ифэйна!..

– Просыпайся! Просыпайся! – Его настойчиво трясут за плечо. – Рохо! Вставай!

Он открывает глаза и видит перед собой огненные кудри Инал.

– Что ты здесь делаешь? Почему ты не в Шеалсоне? – А где? Где он сам? Он оглядывается вокруг и видит, что сидит, прислонившись к дереву Фус, Дереву Размышлений, перед ним серые бараки, возле которых начинают собираться рабы. Знакомые ему лица. Но ведь Куголь Аб сказал, что их… убил Атаятан…

Он замечает свои босые ноги и короткие из белого грубого льна штаны, подвязанные веревкой… его торс обнажен… Он ощупывает лоб – д’кажа тоже нет…

– Почему я здесь?.. Кто меня переодел?.. – обеспокоенно спрашивает Вирд.

Инал в ответ только хмурится и тревожно смотрит куда-то на восток. Вирд тоже оборачивается в ту сторону – столб дыма поднимается над горизонтом.

– Эфф возвращается! – говорит чей-то знакомый неприятный голос. – Ну что, птенец, идешь прощаться с кутийцем?

Тшагас?

– Ты жив?! – Он собственными глазами видел голову Тшагаса в зубах эффа!..

– Я?.. – смеется Тшагас. – Жив!

– Я видел, как эфф нес твою голову!

Тшагас хохочет так, что переходит на хрип:

– Да об мою шею любой эфф зубы попереломает. А вот рыжий твой дружок, похоже, лишился головы. Дурак!

– Заткнись, Тшагас! – зло говорит Инал. – Иначе я сама, собственными зубами перегрызу тебе горло!

– Ух! Кутийка!.. – Раб отмахивает от нее и идет в сторону хозяйского дома.

Вирд встает. Что происходит? Где он?..

– Идем, Рохо… – мертвым голосом говорит ему Инал, – попрощаемся с Ого. Эфф несет его голову…

– Что происходит?

– Тебе что-то приснилось, наверное, – говорит Михи. Она кормит грудью ребенка. – Пошли. Пошли. Пора…

– Где Ого? Что случилось? – Вирд продолжает оглядываться. Он не понимает ничего и натыкается повсюду на неодобрительные недоумевающие взгляды рабов.

– Ты чего, Рохо? – спрашивает Сибо. – Ого участвовал в Суде эффа. Сегодня эфф возвращается. Разве ты забыл?

Вирд обхватил голову руками…

– Хромоножка, хромоножка! Подавился дохлой кошкой! – орет грязный мальчишка-оборванец, приплясывая при этом и указывая на него чумазым пальцем. – Ублюдок Одаренного! Одаренный твой папаша, побывал в краях он наших! И оставил хромоножку, как собака свою блошку!.. – один за другим выдает пацан дурацкие стихи.

Сам он сидит, держит незаконченную плетеную корзину, из которой торчит лоза, вокруг на земле десятки готовых изделий. Он смотрит на свои руки… сморщенные… руки старика, покрытые коричневыми пятнами. Кто он? Где он?

– Иди отсюда! Пшел вон! Он разве ж виноват? – тяжелой оплеухой затыкает, наконец, мальчишку прохожий мужчина. – Сам, можно подумать, знаешь, кто твой папаша! – И добавляет тому пинка под зад.

Мальчишка хмуро смотрит из-под сдвинутых бровей, и в Вирда летит гнилая груша, с чавкающим звуком разбиваясь о его плечо… На ветхой тонкой рубашке расплывается коричневое пятно. Его взгляд падает на ногу, колено которой неестественно вывернуто, и только теперь он чувствует боль в нем.