И вот, когда прямая трансляция на Землю была в самом разгаре. Зеркало начало показывать. Да, господа, оно начало показывать картины, которые не имели никакого отношения к унылым пейзажам Меркурия!

— Помню, — мечтательно протянул Фоке Трентелл. — Такие картиночки оно тогда продемонстрировало! Кобуясима залился краской.

— Да, уважаемые господа, — сказал он. — Вначале все окрасилось в красный цвет, и мы увидели бесконечную пустыню в лучах закатного солнца. Прямо в закат уезжали трое всадников на лошадях. Они были мужественными и выглядели очень усталыми, словно только что закончили тяжелую работу или героически схватились со своими врагами и едва не потерпели поражение. По их лицам было видно, что всадники еще молоды, но уже исполнены опыта.

— Так это ж из классики! — проснулся Николай Федоров. — Я в детстве по стерео раз пять смотрел! Точно, «Приключения неуловимых»!

— Уважаемый Мыкола-сан ошибается, — с горьким достоинством поправил Кобуясима. — Это были заключительные кадры из героического японского фильма «Красные самураи».

— Откуда в Японии красные самураи? — удивился Ким Сен Ир. — Белые они всегда были! Товарищ Мао верно заметил…

— Ах, отстаньте вы со своим товарищем Мао, — закричал кто-то звонко из последних рядов. — Дайте же наконец рассказать Фудзи свою историю!

Кобуясима поклонился:

— Благодарю. Так вот, мы все молча смотрели на красных от крови самураев, гордо уезжающих в закат. И в это время что-то в Зеркале изменилось, оно словно бы закипело, потом в этом странном кипении начала медленно проявляться какая-то картина, но когда она проявилась… — Кобуясима судорожно вздохнул. — Когда картина сделалась совсем четкой, господа, я увидел свою молодую супругу. Оринари, сидя, как того требовал древний обычай, занималась любовью с господином Ихонотаямой, нашим соседом, которого я хорошо знал. От стыда я едва не покончил с собой, но меня удержал уважаемый доктор Заммердин-кер, который рассказал мне несколько историй из своей бурной юности.

Позднее психографисты, входившие в нашу экспедицию, объяснили мне, что ничего подобного в действительности не происходило. Все эти картины явились следствием отражения Зеркалом образов, возникавших в моем сознании. Моя несравненная Оринари была по-прежнему верна мне, а господин Ихонотаяма не входил в нашу гостиную и не снимал свои гэта перед семейной постелью дома Кобуясима. — Японец на мгновение прикрыл глаза рукой, но нашел в себе мужество и продолжил: — Тем не менее все, что демонстрировалось Зеркалом, видела вся Земля. Я не смог найти оправдания своей ревности, и мы с Оринари расстались. И вот что интересно, господа, — ни разу после того Зеркало не продемонстрировало ни одной картины, сколько бы наблюдений за ним ни велось. Возможно, что единственный раз молекулярные колебания Зеркала и микролептонное излучение человеческого мозга вошли в резонанс. Однако все закончилось полным конфузом и привело к разрушению моей семьи.

Сутулясь и шаркая, японец сошел с импровизированной сцены. Видимо, воспоминания расстроили Кобуяси-му, потому что в зале столовой он не задержался. Фоке Трентелл склонился к уху Астахова. — Я тебе все расскажу до конца, Борис, — шепнул он. — Знал я эту самую Оринари, она сейчас поет в ресторане Маэды на склоне Фудзиямы. И знаешь, что она мне рассказала? Ах, Фоке, говорит она мне, ваш проклятый Космос лишил меня семьи. Мой Фудзи был на Меркурии, когда ко мне в гости зашел наш сосед, уважаемый всеми господин Ихонотаяма. Мы выпили сакэ, потом мартини, потом он научил меня делать двойной «дайкири» и так незаметно склонил меня заняться любовью. И в это время по стереовизору стали показывать Меркурий, это самое Зеркало, и я сказала господину Ихонотаяме: «Смотрите, Седзи, видите, где сейчас находится мой муж?» Сердце мое преисполнилось гордостью за моего Фудзи, и в это время Зеркало начало показывать то, как мы с господином Ихонотаямой занимаемся любовью! Господи, ну почему этот Меркурий так далеко? Я бы разбила это Зеркало! Оно сломало мою семейную жизнь!

— Так, выходит, это были не воображаемые картины, подсказанные Меркурианскому Зеркалу ревностью Фудзи Кобуясимы? — удивленно переспросил Борис Астахов. — Значит, Зеркало показывало то, что и в самом деле происходило на Земле?

Фоке Трентелл хитро и многозначительно усмехнулся:

— О, Борис! Ну что мы знаем о безграничных возможностях Вселенной?

Некоторое время народ в столовой рассуждал и спорил о загадках Космоса и превратностях любви, поэтому никто не заметил, как на импровизированную трибуну вылез невысокий смуглый итальянец. Звали его Луиджи Пазолини, и был он кибернетистом-системщиком. На нем лежала ответственность за всю кибернетику базы, но Луиджи с хозяйством неплохо справлялся, не иначе святой Януарий помогал.

Пазолини оглядел присутствующих и сказал:

— Все вы, господа, знаете, какая это пагубная страсть, играть в карты.

Публика разразилась смешками и аплодисментами. Пазолини вскинул руки над головой и подождал, пока шум в помещении стихнет.

— Однако и вы, господа, не подозреваете, каким страшным бедствием оказывается азарт в Глубоком Космосе. В шестьдесят втором я был высажен на астероид Гемоксен для проведения исследовательских работ. Правительство наше слишком бедно, чтобы позволить себе комплексную и оснащенную экспедицию. И, как следствие, на астероид я высадился в полном одиночестве, если, конечно, не считать робота Аристарха. Робот этот был из серии тех самых человекоподобных машин, от которых впоследствии КОСМОНАСА отказалась, но мне досталось испить горькую чашу общения с этой машиной до самого дна. Клянусь, если был бы жив великий Данте Алигьери, он, несомненно, посвятил бы нам с Аристархом душераздирающую поэму. Но, к сожалению или к счастью, великий Данте умер, и обо всем происшедшем на астероиде Гемоксен вы можете узнать лишь из моего рассказа. Поэтому призываю всех быть внимательнее. Некоторые полагают итальянцев несерьезными, возможно, так оно и есть, но то, что я вам сейчас расскажу, было на самом деле и, клянусь тиарой Римского-Папы, доставило мне много неприятных минут.

Нет, поначалу все шло хорошо. Я занимался своими делами, робот днями пропадал на поверхности астероида, брал пробы, бурил скважины, проводил химические и спектральные анализы, вел наблюдения за силовыми полями астероида — в общем, делал то, что и полагается делать не обремененному душой и не отягощенному верой в Бога роботу. Аристарху в отличие от меня не надо было в конце каждой недели сидеть перед автоматическим отпускателем грехов и думать, не согрешил ли ты в эту неделю хотя бы мысленно.

Вечерами мы с Аристархом сидели в жилом куполе на трех человек, я пил пиво, а робот занимался мелким саморемонтом и подзаряжался электричеством.

Скука на астероиде была неимоверная, компьютерные художественные программы мне быстро надоели, связь с Землей осуществлялась раз в три дня, поэтому вечерами я играл с компьютером в карты. В основном — в преферанс. Каждый, кто играл с компьютером, знает, какая это мука — играть в карты без заранее обусловленных ставок. Это все равно что ловить рыбу в аквариуме, где сидят несколько аквалангистов, готовых насаживать на твой крючок рыбок покрупнее.