И никаких «принципов», пожалуйста, никакой дидактики, никаких нравственных установок. В этом жанре дидактика – убийца. В любом – убийца, но в этом особенно. Плохо-хорошо? Правильно-неправильно? Боженька накажет? Чужая жена – потёмки? Кто сказал? Идите на фиг! Тут величавая Нравственность отправляется в дом престарелых. Тут вихрем мчится душа и плоть – любая! Колотится сердце, срывается платье и разрывается от боли дверной звонок.

Тут вы – бог себе на клочке бумаги, и от этого кружится голова. Вы сочинили потрясающую постельную сцену – да при чём тут постель?! – вы придумали шалаш из кроны старой ивы, и внутри него, в гуще серебристых ветвей… и серебристый свет, струящийся по обнажённой коже юных любовников… и этот прерывистый ритм…

Так. Стоп! Ну-ка, приведите в порядок дыхание, вам ещё строчить и строчить, а человек вы немолодой. Возникает вопрос: а дальше что? На пылающих грудях и румяных ягодицах далеко не уедешь. Любовная сцена не может длиться триста пятьдесят семь страниц.

А дальше-то делать особо нечего: Он. Она… Читатель ждёт уж рифмы «розы»; на, вот возьми её скорей.

При всей трогательной и трагической истории очередной, двухсотмиллионной по счёту литературной пары влюблённых, все мы понимаем (и автор, и читатель), что в финале романа выход помечен всё той же убогой табличкой: «либо женись, либо застрелись». Ничего особо новенького сочинить не удастся.

И потому автор изворачивается, как ящерица, и разнообразит интерьеры и ландшафты любовного романа всяческими уловками. Он должен продержаться на протяжении шестисот или того более страниц, а значит, постоянно удивлять, восхищать и отвращать… держа читателя в напряжении. Иначе ему быстро укажут на дверь.

Эти уловки – боковые линии романа.

Да-да, оглянитесь: мы не одни в помещении. Нас любят или ненавидят, нас привечают, обучают, совращают; нас заставляют отвлекаться от созерцания любимых глаз: наш роман должен катиться, кипятиться и на пупе вертеться, чтобы то самое вековечное «я люблю тебя!» выстрелило отточенной стрелой Амура прямо в сердце читателя, как в первый раз.

И потому: второстепенные персонажи, параллельные сюжетные ручейки; кстати, и пейзажи, кстати, и воздух романа (гораздо более просторный, чем в иных жанрах, ибо в любви человек мощно дышит на разрыв лёгких, а любовь витает всюду и занимает много места), – это всё должно быть в распоряжении читателя, который с первых страниц становится со-участником, со-переживателем, да просто – третьим в любой сцене! – тут уже пахнет свальным грехом.

Общий градус в романе о любви всегда выше среднесезонной температуры. Там острее пахнет весной, там никогда не упустят возможность искупаться голышом при луне в любом подвернувшемся под руку автора водоёме. Там без предательства не прожить, без раскаяния не дотянуть до конца второй части; такие моменты, как очередь к окошку на Главпочтамте, дежурство у почтового ящика в ожидании почтальона, лживая телеграмма и заикающийся телефонный лепет… – расхожий и привычный антураж действия, который талантливый писатель просто обязан в миллионный раз перелицевать и сделать вечно новым и изумляющим.

И снова повторим: дар писателя не в том, чтобы сочинить офигенно-новый-и-никем-прежде-не-употребленный сюжетный финт, а в том, чтобы затёртое веками «я вас люблю!» на сто двадцать третьей странице его романа показалось первыми словами о любви на планете и лично в вашей читательской судьбе.

Быть можно дельным человеком и думать о красе ногтей…

Прошу понять меня правильно: автор может вдохновляться страстями и умирать вместе с героями, может страдать до инфаркта над лично им сочинёнными, никогда не существовавшими людьми. Но ни страдания его, ни инфаркт, ни высокое давление, ни вечные проблемы с позвоночником не освобождают автора от тщательно продуманных деталей и сюжетных развязок романного действия. Сюжет литературного произведения должен быть выстроен и спаян как точная радиосхема. «Что» и «как» по-прежнему противоборствуют в искусстве, только перестаньте твердить известную идиотскую мантру о том – что важнее. Шедевры рождаются только там, где «что» и «как» сливаются в симбиозе, незаметном читательскому глазу, но необходимом для читательского сопереживания.

И потому – несколько деловых обстоятельных слов о технологической стороне любовных грёз и трепетного порыва.

Прежде всего: герои не должны топтаться в прихожей романа и даже не обязаны отрабатывать в каждой главе постельные сцены. Любовь – это движение: чувств, мускулов и воображения. И потому засылаем героев, вместе и порознь, куда только в голову не придёт, и пусть они там с кем только не якшаются.

Блуждания-скитания, поля и рощи, развалины и дворцы, острова (остров – самое прекрасное место действия, там отвлекаться не на что, так что монологи и диалоги, потрясающе раскованные сцены любви, а также воспоминания о важных для дальнейшего действия детских впечатлениях автор может вполне оправданно обрушить на читателя). Замечательную движуху вносят в роман поезда, корабли, самолёты и прочий транспорт попривычнее, включая обыденные, но очень эротичные велосипеды; в движении мы ощущаем ветер и ток жизни, пульсацию неугомонного либидо, а ощущения разлуки и скорой встречи героев поддерживают в читателе необходимый тонус.

Хороши любовные сцены при восхождении на ледник – там нехватка кислорода, так что «задыхающиеся» поцелуи не будут выглядеть неоправданными. Но с поцелуями не переборщить – это те же пелёнки, если завалить ими искушённого читателя. Да: и держитесь подальше от всех этих языков, гуляющих во рту; у читателя собственный рот с собственной слюной, и никогда не определишь степень чужой брезгливости. Кроме того, не стоит пренебрегать воображением читателя – у него в памяти имеется личный арсенал поцелуев, вот пусть сам и выберет себе по росту имеющиеся на складе.

Если продолжать о месте действия, не забудьте высокогорные фермы с их обилием умопомрачительно пахнущих трав, и вообще, иногда отпускайте читателя недалеко погулять, отдохнуть от любовного надрыва героев, читатель не железный. Пусть посидит где-то в очаровательных кустах лаванды, под лазерным светом сумасшедшей луны. Живительную ноту привносит на страницы и лошадиный дух; лошади всех мастей вполне уместно и даже стильно смотрятся в романах о любви, а их развевающиеся гривы часто выносят героя, а заодно и автора, из сюжетных тупиков.

Всё вышеперечисленное – очаровательные декорации для расставаний и встреч двух любящих идиотов. А любящие – они всегда идиоты в самом прекрасном значении этого слова.

Разнообразный риск – тоже хлеб наш насущный. Любовь оплетена риском, как Лаокоон – змеями. Правда, в этом есть опасность некоторого развлекательного крена, а ведь читатель-то жаждет, чтобы влюблённые скорее встретились после огромной разлуки и слились в экстазе души и плоти (вспомним Валю-Валюшу в сарае с её яблочной кожей!) – и слились честно, не уклоняясь от подробностей.

Сцены любви – уйдите все, оставьте этих двоих наедине с читателем и дверь поплотнее закройте! – вообще самое-самое сложное в литературе: прерывистый шёпот, руки-ноги, груди-члены-спины-животы-соски-пупки и прочие потрошки… описаны столько раз, сколько раз над землёй всходило солнце.